Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади

Нипернаади, рассматривая ее с легким отчуждением спросил:

- Твой муж Яйрус тоже в поле трудится?

Девушка сморщилась, отвела глаза.

- Терпеть не могу таких расспросов, - ответила она угрюмо. - Муж ушел, и весь сказ. Уже два года и три месяца, и не вернется прежде, чем пройдет еще девять месяцев. Вот так. И больше мне по этому делу сказать нечего.

Улыбнулась, взглянула на парня. И снова стала приветливее.

- Ты любопытный, как Таавет Йоона, - заметила она. Знаешь, может, Таавета Йоону? Это наш паромщик, вон в той избушке, напротив трактира. Еще молоденький, ему лет двадцать, а уже в десять остался сиротой и с тех пор перевозчиком на пароме. Осиротел он с тех пор, как его отец умер ужасной смертью. Он, понимаешь, был тот еще проходимец. С такой огромной черной головой, как у льва, когда он кричал на своем пароме, так будто гром гремел. Не было человека, который не боялся бы старого Йоону с львиной гривой, просто так никто не совался на переправу. Кто только мог, оставался лучше дома, а когда ехали в городи или возвращались оттуда, то сбивались в длинный обозы только потом подходили к парому. А любил тот старый Йоона одну цыганку, как комар присосался к ней и не отставал. Ему и так и сяк говорили, эй, старый Йоона, опомнись, возьмись за ум, куда тебе такая девушка! Нет, не захотел Йон взяться за ум, не образумился, рычал в ответ, как медведь. Не ваше, говорил дело и девка не ваша, сам разберусь! И вот однажды цыгане надо было через реку переправиться, старый Йоона взял ее на паром, и там он спрашивает девушку: слушай, в последний раз ответь мне теперь, как перед своим богом — будешь ты со мной до гробовой доски? Так он сказал. А девушка в ответ засмеялась; чего ей было бояться и о чем думать? Дурачилась и смеялась от души. Но когда паром достиг стремнины, старый Йоона перерубил канаты и понесло их к водопаду. Ох как кричала, как звала на помощь та девушка, да уже ничего не поделаешь — только через несколько дней нашли утопленников гораздо ниже по течению, их выбросило на берег. Даже река таких не приняла.

С того несчастного дня и стал Таавет Йоона паромщиком, да только и сын не умнее отца. Такой любопытный, не переправит путника, пока не расспросит, кто он, откуда, куда идет да по какому делу, да чем занимается, кормлена и поена ли лошадь и неужто не мог никак дома остаться. А как на все вопросы получит точные ответы, так отвернется, напевая, и давай тянуть канат, будто его эти ответы нисколечко не интересовали. Спрашивал просто так, разговор поддержать. А петь Таавет Йоона любит, сядет под окном своей избушки и поет день и ночь напролет. Петь его никто не учил, откуда он берет эти слова и мелодии, никому неведомо. Поет как птица, с рождения. Раз на свадьбе он пел три для и три ночи без остановки, уже и гости разъехались и хозяевам отдохнуть хочется, тут ему и сказали: хватит уже, Таавет, кончай! А парень словно ото сна очнулся и говорит: жаль, кажется, теперь только и распелся! Он ведь как зальется, ничего не слышит, путники могут часами на той стороне реки выкрикивать, ему — трава не расти. Люди руками размахивают — это он видит, но не слышит их. От этого здесь вечно скандалы, ругань, никто в округе Таавета Йоону не любит. Это, мол, их крест, тяжкое бремя. Один только Кюйп нахваливает Йоону — люди, когда без толку ждут перевозчика, нет-нет да и зайдут в трактир выпить с горя бутылку- другую пива. Поэтому когда в городе ярмарка и много проезжих, Кюйп гоняет меня к Йооне с пивом и водкой: пусть парень выпьет да споет! - у Кюйпа в летнюю-то пору доход невелик.

Вот и теперь проезжих никого — парома как чумы боятся. Без крайней нужды никто не поедет. Так что чужих тут не встретишь. Да и кому нужен этот паром? Только Яан Рысак то и дело бегает к парому, заржет, остановится, удивленно поглядится в воду, взроет нетерпеливой ногой землю и, будто испугался чего, взбрыкивая и фыркая, унесется прочь!

Постепенно стало светлеть. Тяжелый ливень умчался дальше. Раскаты гром стали глуше, вспышки молнии уже не слепили. Сеял редкий дождь, от которого в лужицах скакали сверкающие пузыри. Низины парили, подергивались туманом. Река Каава, еще пару часов назад втиснутая в узкое русло между желтыми кувшинками, кубышками, камышами и рогозой, теперь широко разлилась. Мрачно шумел водопад, сбрасывая вниз гремящие потоки воды. Ветер поуспокоился словно усталый, вконец излаявшийся пес, скуля и тяжело дыша, гнался по следам бури.

Анне-Мари стала заплетать косы.

- Сам-то откуда и куда направляешься? - спросила она, зажав в зубах шпильку. - Раньше здесь вроде не показывался. Наверно, издалека будешь — и с каннелем, на свадьбе играл или на каком другом празднике? Или просто так прихватил, а сам ищешь пропавшую лошадь, телку, порося?