Юнас Гардель - Вот так уходит день от нас, уходит безвозвратно

Когда он умер, это было потрясением для всех.

Ее Оке ушел первым.

Затем один за другим стали умирать мужья ее подруг. Буквально за несколько лет их всех не стало. Как будто накатил осенний шторм и унес лето.

Они могли бы пожить еще, состариться как следует, но казалось, что целую команду мужчин забрали в возрасте шестидесяти лет. С напряженным рабочим графиком, лишним весом и слабым сердцем.

У некоторых был рак, но в основном все умирали от сердца. И женщины становились вдовами, если не успевали к тому времени развестись. Казалось, что сцена сделала еще пол-оборота, и все вдруг стали старыми.

Анна уже в дверях поняла, что мама нервничает.

— Заходите-заходите, ну заходите же, не стойте на проходе, заходите, как замечательно, что вы все-таки выбрались, с Рождеством вас, с Рождеством, заходите же, только ОБЯЗАТЕЛЬНО РАЗУВАЙТЕСЬ, Я ВЫМЫЛА ВЕСЬ ДОМ, ВСЮ НОЧЬ НЕ СПАЛА-ЗАНИМАЛАСЬ УБОРКОЙ, так что давайте-ка, спасибо, ботинки вот сюда, на газетку. Нет, не туда. СЮДА. Спасибо. Спасибо большое. Господи, да что ж такая грязь на улице, снег, видимо, вообще уже никогда не выпадет. Ох ты, Господи, что тут скажешь. Даже не знаю. Просто не знаю. Просто не знаю, что сказать. Действительно не знаю.

Скрестив руки на груди, мама нависла над Анной и Хоканом, пока они, сидя на корточках, снимали с Никласа и Йеспера мокрые куртки, сапоги и варежки. Внуков она обнимать не стала. Она никогда этого не делает, это не в ее духе. Но она очень переживает за них. Это ее способ любить.

— Дети в порядке? — спрашивает она и пытается заставить себя погладить их по голове. Протягивает руку, чтобы дотронуться до Йеспера, но останавливается, поправляет выбившуюся из прически прядь и продолжает тараторить:

— Вы голодные? Господи, как подорожали продукты! Остается только надеяться, что к следующему году я помру, дешевле обойдется.

— Ой, вы все-таки принесли подарки, ну мы же договорились, что в этом году обойдемся без этого… ну ладно, я тут тоже кое-что для вас подготовила. Где-то припрятала. Покупать я ничего не стала, потому что в этом доме полным-полно вещей, которые можно раздаривать.

— Да, Пия уже здесь. Она пришла вовремя, как всегда. Ну а чего — ей долго собираться не надо, она же одна. Это кошмар, что она никак не найдет себе хоть кого-нибудь. Я ее попросила почистить картошку, пусть хоть чем-то поможет. Нельзя же всегда рассчитывать, что мама ВСЕ сделает. Ой, извините, мне надо взглянуть на кашу!

И она убегает на кухню. У нее туфли с пушистыми помпонами на носу. Каблуки сильно цокают при ходьбе. Анна, Хокан, Йеспер и Никлас идут за ней следом. Анна делает знак детям вести себя тихо.

— Самое страшное — это если пригорает ко дну. Знаете, сколько молока уходит на такую кашу? ТРИ ЛИТРА! Ужас какой-то! Ну или как минимум два, но молоко же сейчас караул сколько стоит! Нет, я серьезно надеюсь помереть к следующему Рождеству, дешевле обойдется. Точно говорю.

В ответ все молчат.

И это как раз самое неприятное.

— Но нам же нужна каша, — продолжает она, чтобы было не так заметно, что никто не возражает против ее намерения умереть к следующему году, — у нас обязательно будет рождественская каша. Все этого ждут.

— Вообще-то никто из нас кашу не ест, — пробормотала Пия, стоя у раковины.

— Как это никто? — фыркнула мама. — Я вот ем.

Она подходит к Пии и тычет ей в плечо указательным пальцем:

— Я ВОТ ЕМ кашу, это не в счет? Я могу у себя в доме поесть каши?

Она оборачивается к Анне и Хокану за поддержкой.

— Но я, наверное, вообще не в счет. Я, наверное, тут просто прислуга.

Мама смеется над собственной шуткой, но вскоре замолкает, хватается за виски, закрывает глаза и что-то бормочет себе под нос.

Все должны понимать, что она невнятно бормочет, чтобы не рассказывать им, как сильно у нее болит голова, ну просто раскалывается на кусочки. Однако на всякий случай она произносит вслух:

— Не понимаю, ПРОСТО НЕ ПОНИМАЮ, похоже, у меня мигрень…

Чтобы они знали. Чтобы не ошиблись.

Потом она снова скрещивает руки на груди и улыбается:

— Ну, что ж поделаешь. По случаю Рождества надо превозмочь себя.

Все молчат. Анна пытается поймать взгляд Хокана, в поисках поддержки. Но Хокан уставился в стену.

Пия склонилась над раковиной. Она уже почистила несколько килограммов картошки. Она крепко вцепилась в очередную картофелину и корчит ей страшные рожи. Она осыпает картофелину чудовищной бранью, и в душе у нее оживают старые обиды, — все то, что она никогда не забудет и не простит. Напряженный голос матери про-н-зает тело, проникает сразу в кровеносную систему, бьет по нервам, пронзает живот, разрывает легкие, становится трудно дышать, но голос эхом отдается в желудке Пии, отзывается в позвонках, обволакивает ее сознание словно морок.