Фэй Уэлдон - Подруги

Ох эти дети! При рождении первенца удар обрушивается с сокрушительной силой, с каждым последующим немного мягчает, однако многодетные переносят его тяжелей, начиная переживать заранее. Боль, пожалуй, притупляется — саднит, но не режет.

Пока Эстер лежала в больнице в ожидании Стивена, Эдвин выкапывал картошку и сажал вместо нее луковицы нарцисса, готовя Эстер к весне приятный сюрприз. Она — как, впрочем, и он — так и не увидела цветы, не узнала, что может торжествовать победу.

Ну а Патрик? А что Патрик? Когда тихоня Мидж ждала Кевина, Патрик запечатлел на полотне каждую ступень ее беременности и помышлял запечатлеть сами роды, да только отец Мидж вовремя успел схватить дочь в охапку и увезти на «скорой помощи» — то есть, строго говоря, не очень-то вовремя: Кевин родился на больничных ступенях, и, таким образом, при большем количестве свидетелей, чем если бы родился дома, — а Патрик пришел в такую ярость, что заявил, пускай тогда отец ее и навещает, а не я. С какой стати? Больницы приносят несчастье, а я суеверен. Так и не навестил ни разу. А когда Мидж рожала Кестрел в больнице святого Георгия, Патрик сидел в родилке рядом, у постели Грейс, и держал ее за руку, пока она рожала Стэнопа. И слава богу, что хоть кто-то сидел — дело было в канун рождества, сестры распевали в палатах рождественские гимны, а молодые врачи-интерны уже успели хлебнуть.

Никогда не беременейте в марте, не раз повторяла потом Грейс, если собираетесь донашивать. Никогда не рожайте детей в канун рождества.

На пятом месяце у Хлои случается выкидыш, и она теряет ребенка. Хлоя оплакивает его, Оливер тоже. Что-то утрачено, и оба чувствуют это. Силы извне напали на них и отняли невосполнимое. А все же до чего приятно горевать сообща, знать, что твоя утрата — общая утрата, и утешать друг друга!

В суеверной поспешности Хлоя и Оливер регистрируют свой брак в Бристоле, не дожидаясь, пока стрясется несчастье пострашней. Ребенка, конечно, не вернешь, как и Хлоин диплом, но еще не поздно сохранить друг друга. Ну и потом, на женатом положении Оливер вправе получать вдвое большую стипендию, и они с Хлоей могут позволить себе жить относительно безбедно: он учится, она готовит ему и согревает его постель, и оба согласны, что в выигрыше при этом главным образом она.

Хорошее время. Холостые студенты валом валят к ним в мансарду поглядеть на семейную жизнь.

Хлоя пишет Гвинет, но не о том, что выходит замуж, а лишь о том, что потеряла ребенка. Почему? Возможно, из опасения, как бы Гвинет, которой выпало в жизни так мало счастья, не вздумалось омрачить счастье дочери неодобрением или слезами или, что еще хуже, стоять при бракосочетании, храбро улыбаясь и осуждая в душе несерьезность гражданского обряда, а возможно, в смутной надежде избавить мать от тяжких воспоминаний о собственном замужестве, о вдовстве и от сознания, что отныне ее жизнь кончена и начинается Хлоина.

Как бы то ни было, для верности или по доброте душевной Хлоя поступает жестоко и ничего не пишет.

Скрывает свою женитьбу от родных и Оливер. А он почему? Дело вот в чем — примерно в то время, когда у Хлои случился выкидыш, сестры Оливера вышли замуж, и на пышной двойной церемонии, когда смешались воедино радость и скорбь и Оливеров отец ухнул все свои сбережения на свадебный пир и свадебный ритуал, на цветы и музыкантов, Оливер не присутствует: садясь в поезд, которому предстоит везти его на свадьбу, он разрывает себе ахиллово сухожилие. Боль страшная, нельзя ступить ни шагу — как корчится и стонет Оливер на платформе! Хлоя, которая пришла его проводить (ее на свадьбу, естественно, не пригласили), едва не лишается чувств от испуга и жалости — сестры (по его предположениям, ибо они не отвечают ему на письмо) обижены, и отец (опять-таки по предположениям) тоже глубоко уязвлен черствой натурой своего ученого, но безбожного сына. Стремится ли Оливер усугубить обиду (это бывает, когда мы видим, что нечаянно обидели кого-то), скрывая собственную женитьбу, или же сама женитьба его предпринята в пику родным? Ибо, согласно традиционным представлениям, бытующим в семействе Рудоров, с шиксами спят, но на них не женятся, а кто такая Хлоя, как не типичная шикса — христианка, и притом легкого поведения?

Если бы кто-нибудь подступился тогда с этим вопросом к Оливеру, он, сделав непроницаемое лицо, сказал бы: «Моих родных совершенно не касается, кого, как, когда и почему я беру в жены».

Именно этими словами — не женюсь, а беру в жены, поскольку в этом тоже проявилась бы одна из черт его натуры.