Евгений Басин - Любовь и искусство

Художник С. Маковский посвятил вдохновенные строки «волшебной любви» Серова к «рукомеслу» художника. Отдать свою душу изобразительным средствам – рисунку, композиции, сочетаниям красок и их накладыванию на холст – вот что было, по его мнению, «рукомесло» для Серова. О скульпторе Коненкове А. С. Голубкина писала, что он «сроднился с деревом». П. Клее, представитель совсем другого направления в искусстве ХХ века – авангардизма, провозглашает: «Так пусть каждый идет туда, куда влечет его зов сердца… То, что вырастет затем из этого бега, пусть оно называется как угодно: мечта, идея, фантазия, – лишь тогда может вполне серьезно приниматься в расчет, когда при воплощении оно способно к безостановочному слиянию с соответствующими изобразительными средствами».

Итак, в акте творчества художник «одушевляет» художественные средства, вкладывает в них душу, «сливается» с ними. Стимулом этого процесса эмпатии является любовь.

И все же, например, как замечает С. Эйзенштейн, общее поэтическое, а значит и созданное в акте творчества, нравственное чувство лежит в основе создания таких стихов, как «Люблю» (В. Маяковский), «Жди меня» (К. Симонов), стансы Данте и «Я помню чудное мгновенье…». Это позволяет Симонову сопереживать Данте, а Маяковскому – Пушкину совершенно так же, как Данте «понял» бы Маяковского, а Пушкин, вероятно, Симонова, если бы они жили в обратной последовательности [48]. По своему нравственному содержанию чувство любви в этих стихах существенно отличается, но творческая этика, лежащая в основе их порождения, в сущности одна и та же (искренность, правдивость и т. п.).

Что побуждает художника взяться за кисть? Каждый по – настоящему интенсивный творческий акт прельщает творца своей уникальностью и новизной. Художник остается человеком – вопрошающим, любопытствующим, познающим. Осознанно или бессознательно он стремится к открытию нового горизонта, нового пространства духовного существования, без чего для него немыслимы ни творческая свобода, ни полнота жизни.

Произвести на свет то, чего еще не было, – особое удовольствие для любого творца – и для живописца, и для математика, и для инженера – изоб ретателя. Но эта стремящаяся, взыскующая эвристичность каждый раз оказывается наполненной тем, что хочется назвать жаждой любви, откликом на ее призыв, страстным ее желанием. Художнику вновь и вновь хочется испытать «удовольствие» и «наслаждение от письма» (Р. Барт). Смешивание красок в нащупывании единственно верного колористического решения, тупики и прорывы музыкальной импровизации, поиск самого точного глагола в прозаическом тексте – все это немыслимо без любви к самой фактуре, самой ткани произведения, без любви к образу, модели, преображаемой или «из ничего» создаваемой реальности. Вновь и вновь художник стремится пережить волнительный момент самопревышения, почувствовать свой «человеческий максимум» [50]– оргазмическое ощущения взрыва, победного выплескивания творческой силы, сопровождаемого чувством глубокого удовлетворения. Именно надежда на повторение этой радости заставляет снова и снова садиться за письменный стол, подходить к мольберту, брать в руки резец.

Франц Кафка завещал уничтожить все, что вышло из – под его пера, потому что ценил только мгновения вдохновенной работы над текстом. Константин Коровин полагал, что «в начале всего… есть прежде всего любовь… необходимое безысходное влечение» [51]. В «страстной любви» к «красоте форм» признавался Пьер Жан Давид д´Анжер [52]. Главным «секретом» искусства называл любовь и Эмиль Бурдель. То, что создано «без пыла и любви», недолговечно и подвержено разрушается, – считал скульптор. – «… тот, кто не отдает свою жизнь своему произведению, не сможет оживить мрамор» [53]. Предельно внятную формулу любви – творчества вывел Уильям Хант: «Искусство есть Любовь» [54].

Творцу нужны новое небо и новые земли, но он никогда не согласится променять их умиротворенное созерцание на саму радость открытия, на радость бессонного стояния на борту корабля, без руля и ветрил прорывающегося к новому континенту. Впрочем, если верить Ван Гогу, даже это противоречие может быть снято. «С чем я могу сравнить это удивительное чувство, это удивительное открытие – «любовь»? – вопрошал художник. – Ведь полюбить всерьез – это все равно что открыть новую часть света» [55]. О неразрывной связи любви и познания (не только художественного) высказывался и Соломон Михоэлс: «Страсть познания самая сильная; ибо даже любовь есть, собственно говоря, разновидность этой страсти познания» [56].