Роман Перельштейн - Видимый и невидимый мир в киноискусстве

Кристина неуверенно подходит к микрофону. Она робеет. Часть публики видит в ней самозванку. «Большое спасибо, – обращается к собравшимся Кристина. – Я очень признательна, и это честь для меня. Я также благодарна за эту благодать, что это я выздоровела. Это заставляет меня задуматься, почему я, а не… – она осекается. – Но я думаю, что это имеет какой-то смысл. В общем, в любом случае для меня, что я заслужила этот выбор».

Не этих слов ждут от нее, как и не этих чудес ждали верующие от Бога. Миссис Спор обескуражена. Вместо того чтобы аплодировать Кристине вместе со всеми, она складывает руки на груди. Впрочем, не желая выделяться, присоединяется к овации. На сцену выходит пожилая волонтерка и вручает виновнице торжества приз – статуэтку Девы Марии, объявив Кристину лучшей паломницей года. Сцена эта снята через сидящих за столами паломников и их помощников. Кристина еще на сцене со своим «призом», а до нее уже никому нет дела. Последние хлопки, раздающиеся в зале, сопоставимы с захлопнувшейся перед ее носом дверью. Ответное слово Кристины лишний раз убедило всех, что было бы правильней свершившееся чудо записать в разряд недоразумений.

Вечер продолжается. Официальная часть сменяется застольем и танцами. Скоро закончится организованная для людей с ограниченными физическими возможностями культурная программа, и они разъедутся по домам. Лучшая паломница года подходит к мальтийскому гвардейцу Куно. Он поднимается из-за стола и без видимой охоты приглашает ее на танец. Палочка отставлена. Куно ведет Кристину в медленном танце. И снова взоры всех прикованы к ней. Правда, вскоре она теряется среди других танцующих пар.

«Я так счастлива!» – признается Кристина своему кавалеру, но после очередного поворота под рукой, она как подкошенная падает на пол. Это не остается незамеченным. Словно магнит, она снова притягивает к себе взгляды всех. Растерянный Куно склоняется над Кристиной. Он помогает ей подняться и провожает до стула, на который она опирается. Оба испытывают неловкость, и оба безуспешно пытаются скрыть это.

Миссис Хартл, для которой забота о своей соседке по номеру составила смысл жизни, не может упустить выдавшейся возможности: она спешит к Кристине, толкая перед собою инвалидное кресло. Кристина деликатно отказывается от вежливого приглашения сесть. Не выдержав нелепости своего положения, гвардеец Куно под благовидным предлогом ретируется. И вдруг вокруг Кристины образуется пустота. Стоящая рядом невозмутимая миссис Хартл олицетворяет все прошлое и будущее одиночество главной героини.

Публика, напоминающая хор античной трагедии, начинает подавать голоса. «Жаль. А я уже почти поверил», – искренне досадует гвардеец-провокатор. «А в чем дело? – парирует пожилая волонтерка. – Она просто споткнулась, вот и все». Такова «вера от чуда». Компрометируется чудо, теряет всякий смысл и вера. Не состоялось чудо успеха, значит – Бог не всемогущ.

За соседним столиком обмениваются репликами еще более странные прокуроры и адвокаты Бога. «Но, допустим, это долго не продлится. Это очень жестоко, – выносит вердикт миссис Спор. – Как Бог может такое делать?» Ее подруга миссис Хубер приводит свой довод: «Если это не продлится, значит, это не было настоящим чудом. А в этом случае Бог ни при чем». Выдержав паузу, миссис Спор торжественно вопрошает: «Тогда кто?». Этот вопрос ставит миссис Хубер в тупик. «Как вы думаете, нам приготовили какой-нибудь десерт?» – переводит она разговор на тему ей более понятную.

Штатный певец вместе с волонтеркой Марией исполняют итальянский хит 80-х «Феличита». О Кристине тут же забывают. Публика, покоренная сочетанием здоровья и молодости привлекательной волонтерки, пускается в пляс. Среди танцующей, энергично жестикулирующей толпы мы увидим и монахинь, и отца Нигла. Он мог бы подойти к Кристине и ободрить ее, или постоять рядом с нею и помолчать, явив чудо сострадания, но этого не происходит. Она для него ломоть отрезанный. Ведь она не укладывается в схему его представлений о внутреннем росте верующего и плодах духовных усилий. Тут-то и открывается весьма неприглядная правда.

Сколько бы сознательно жертвующий своим душевным благополучием человек, да еще облеченный в сан, ни уговаривал себя, никогда чужая боль не станет его собственной. Всегда он будет радоваться своему тайному превосходству над ближним. А с таким энтузиазмом воспеваемое им страдание весьма и весьма тяготит его. Более того, страдание заразительно, и человек желает избежать его любой ценой. И он готов идти куда угодно за призраком счастья.