Анри Картье-Брессон - Диалоги

Но вас затрагивает то, что происходит в телевизоре?

Этот нескончаемый прибой картинок? Да даже и не картинок, потому что это не визуальное. Это ничто. Такие люди, как Жюльен Грак, Сэмюэл Беккет или Луи-Рене де Форе на телевидение не ходят. Тем не менее это мои любимые писатели среди современников.

Вы фотографировали Жюльена Грака…

В первый раз я пришёл к нему, мы стояли, разговаривали, и у меня ничего не получалось. Не клеилось. Я ему сказал: «Извините, до свидания». Позвонил ему позже: «Можно повторить?» И тогда я сделал эту штуку с его пронзительным взглядом. Это опасно, потому что когда фотографируешь кого-нибудь, всегда приходится что-то говорить. Если не говоришь, люди этого не понимают. Тогда как чей-нибудь портрет рисуешь в молчании. Но давайте поговорим о чём-нибудь кроме фотографии…

А писатели-классики?

Некоторых я все время перечитываю. Сен-Симона, который меня захватывает, Ницше, Стендаля, Монтеня, Бодлера, английские романы, Рембо, конечно же. Не забываю и Арагона-сюрреалиста периода 1926 года, «Парижского крестьянина». И ещё Джойса и Пруста, с которыми я не расстаюсь. На самом деле сегодня мои писатели те же, что и всегда. Сколько ни перечитываю «Пленницу», это всегда свежее чувство. Когда я покидаю область французской литературы, это происходит чаще всего затем, чтобы читать что-то по тибетскому буддизму или ещё по японскому дзену, который ближе западным людям.

Вы верующий?

Никогда им не был. Мои родители – левые католики. Но когда я был маленьким, библейские истории меня ужасали. Что я вынес из христианства, так это любовь. Именно по этой причине я предпочитаю Песнь Песней всему остальному. А что я вынес из буддизма, так это сострадание.

А что ещё дал вам буддизм?

Он мне позволил меньше страшиться вопроса, который меня преследует. Это не пространство, а время, бесконечно малые длительности, полнота мгновения. Время – это условность. Буддизм говорит нам, что оно не линеарно, не идет в единственном направлении. Мне нравится, когда астрофизики, например Хьюберт Ривз, осмеливаются сказать: «На данный момент мы не знаем». Это утешает. В молодости я так ненавидел позитивизм! Андре Бретон и сюрреализм позволили мне как можно быстрее от него сбежать. Благодаря буддизму, оказавшему на меня большое влияние, я смог лучше справиться с проблемой времени.

И в фотографии тоже?

В этом отношении в фотографии есть нечто убийственное: «Это кончено! Вперёд, к следующему!» В буддизме ценится именно мгновение. Люди слишком много размышляют, кстати и некстати. В одном из своих писем Сезанн говорит: «Если я начинаю думать, когда рисую, всё пропало». Сегодня художники меньше смотрят. Они слишком много думают. Это придаёт авангарду так называемый академизм. Надо переживать мгновение в полноте, это единственный способ быть в том, что ты делаешь. Отсюда моя страсть к Leica. Это аппарат, который возвеличивает мгновение. Тогда как Refex шумные, они беспокоят, и это всё меняет. Что касается Rolleifex, он вынуждает смотреть на людей через пупок, это мешает.

Кто из людей больше всего повлиял на ваше мировоззрение?

Прежде всего мой дядя, который был в некотором роде моим мифическим отцом, потому что мой, настоящий, умер на войне, когда я был слишком молод. Он приводил меня в свою мастерскую. Затем был художник Андре Лот. Я посещал занятия в его Академии. Он говорил мне: «Почти сюрреалист, красивые цвета!» Мой вкус к форме, композиции и геометрии в фотографии происходит оттуда. Не умею считать, но золотое сечение определяю точно. Всё это происходит без предварительных размышлений. Это входит в тебя до такой степени, что становится рефлексом. В эту минуту, глядя на вас, я поражаюсь соотношению линий ваших очков и маленького столика за вами. Когда вы слегка наклоняете голову, одна линия продолжает другую. В этом есть пластический ритм. Мой глаз безостановочно находится в состоянии возбуждения, даже если у меня нет аппарата. Именно во взгляде я нахожу удовольствие. Есть другой человек, который на меня сильно повлиял. Это Териад, мы дружим с 1930‑х годов. Он мой гуру. У нас небольшая разница в возрасте, но я никогда не осмеливался обращаться к нему на «ты». Из уважения. Именно он двадцать лет назад сказал мне: «Ты сделал в фотографии всё, что мог, ты не сможешь продвинуться дальше. Тебе следует заняться живописью и рисунком». Он был прав, это очевидно. Я сразу же последовал его совету.