Геннадий Добров - «Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 2

Мы с Серафимой Николаевной познакомились, и я начал её рисовать. Поработали так несколько дней, а потом прихожу, смотрю – а у них в палате какое-то разорение, кругом валяются простыни, подушки, одеяла. Я спрашиваю: Серафима Николаевна, что случилось? – Она говорит: Гена, сегодня, наверно, рисовать не будем, сегодня банный день у нас, но наша нянечка не пришла, запила, и мы пока остаёмся немытыми. Все палаты уже помылись, и бельё им сменили, а мы, говорит, и немытые, и бельё нам никто не менял, и вот всё ждём. (И все женщины сидят тоже расстроенные на своих кроватях.)

Серафима Николаевна Комиссарова

А я уже так настроился рисовать, привык к этому рабочему режиму. И я спрашиваю: Серафима Николаевна, а я вам не могу помочь? – Она так смутилась: Гена, ну как ты нам поможешь? Ведь мы почти неподвижные женщины, нас же нужно и пересаживать, и везти в ванную, и привозить обратно, потом класть на кровать. Мы стесняемся. – Я говорю: Серафима Николаевна, есть две профессии, которых не нужно стесняться, – это врачи в больнице и художники, которые рисуют людей. Вы знаете, сколько прекрасных картин сделано даже с обнажёнными женщинами, и никто ничего плохого в этом не видит. – Она соглашается: тогда… если бы ты нам помог, было бы очень хорошо, потому что мы совершенно не знаем, когда придёт эта нянечка. А если она придёт поздно, то в ванной уже кончится вода, и мы опять останемся немытыми до следующей недели. – Я предлагаю: ну давайте, с вас и начнём, садитесь на свою коляску, и я вас отвезу в ванную. – Она говорит: хорошо, ты отвези нас в ванную, а в ванной там есть женщины, которые нас моют. А ты потом только привезёшь обратно.

Так мы и сделали. Серафиме Николаевне трудно было двигаться из-за своей тучности, но я всё-таки ей помог залезть на коляску и покатил её. Она впереди рулит одной рукой, чтобы не врезаться в стену. Мы сперва ехали по длинному коридору, я шёл сзади, толкал её коляску. А потом она показывает – вот сюда, сюда, Гена, налево. Доехали. Завожу её в ванную, а там кафельный пол, душ, ванные стоят, и нянечки в халатах моют женщин по очереди. Серафима Николаевна говорит: ладно, подожди теперь в коридоре, пока меня помоют. Я подождал. Потом она кричит: Гена! Заходи. Я зашёл, она уже сидит на коляске – чистая, помытая, в свежем халате, полотенце у неё на голове. Поехали обратно. Потом другую женщину повёз. И так я всех этих женщин возил в ванную комнату, их там мыли, а я потом их обратно привозил. Они все были очень довольны, что их помыли. А я ещё успел в этот день порисовать Серафиму Николаевну.

Я её рисовал на коляске. Но позже, когда я приехал в Москву, на выставку я не стал подавать этот рисунок. Мне показалось… что-то не то, что-то не так. И потом, лет через десять, по просьбе журнала «XX век и мир» я ещё раз поехал рисовать Серафиму Николаевну, но уже в Петрозаводск. Это я расскажу потом.

Мы подружились с Серафимой Николаевной, она мне рассказывала о своей жизни. Она тоже недалеко тут родилась в какой-то деревне, здесь же воевала, получила увечье и попала в интернат. Она говорила, что после войны тут было очень много девчат, ребят – все молодые, и, конечно, все влюблялись. И у меня, говорит, тоже появился муж, инвалид войны. Он был с одной рукой, но этой одной рукой он мастерски умел управляться – и топором доски рубил, и столы, и стулья сколачивал для инвалидов, и тротуары делал. Дали нам комнатку, и так, говорит, мы с ним радостно жили, так дружно, такой хороший парень был. (Что-то потом произошло, и он умер.)

Старая фотография Серафимы Николаевны с мужем

Я рисую её, слушаю – она сидит, а позади неё, на стене у окна, висит на гвоздике венок из бумажных цветов. Я спрашиваю: Серафима Николаевна, а что это у вас за венок? – Она отвечает: Гена, это когда муж умер несколько лет назад, я заказала венок. А муж похоронен в Сортавале на городском кладбище, это, говорит, надо плыть через всё озеро да там ещё километров семь идти по шоссе. А я же на тележке. Я, говорит, несколько раз просила директора помочь мне туда попасть, чтобы венок этот я могла повесить на могиле мужа, но всё бесполезно. Видно, говорит, он так и будет до моей смерти тут висеть. – Я предлагаю: Серафима Николаевна, а давайте мы с вами съездим на это кладбище. – Она обрадовалась: я даже не верю, даже не могу представить, что это возможно. Если бы это получилось, то это было бы для меня просто счастьем – больше мне не нужно ничего, только положить ему на могилу этот венок. – Я говорю: ну, пойду узнаю сейчас у директора.