Джон Рёскин - Орлиное гнездо. 10 лекций об отношении естествознания к искусству

В 1592 г. британские пираты захватили португальский корабль, на котором перевозился этот ценный товар. Сначала пираты пожали плечами, кому понадобится на туманном острове такая пестрота тряпок, но партию нужно было куда-то деть, она была распродана в Лондоне, и ситец стал настолько модным, что пришлось кораблями его заказывать в Индии. Когда возникло Лондонское Королевское общество, одним из первых заданий им полученных, в 1664 г., было создать стойкий краситель для ситца. При этом, чтобы не подорвать торговлю шерстью, ситец не раз облагали налогом – он стал первым промышленным, а не естественным и не ремесленным предметом роскоши. Понятно, когда золото, гобелен или колье – предметы роскоши. Удивительно считать роскошью ситец, но роскошь здесь означает не «доступный лишь немногим», а «доступный многим, но стоящий дороже ожидаемого». Такими же предметами роскоши позднее в разных странах становились книжные бестселлеры или коллекционные музыкальные записи либо даже гламурные журналы и комиксы – вещи хорошо тиражируемые, но требующие затрат на приобретение. Таким образом, Рёскин унаследовал и деду, который умел всем поставлять роскошь, и отцу, который умел работать как финансист. Эти две стороны работы предков, раскрытие роскоши в каждой детали и наблюдательность, превышающая наблюдательность любого биржевого аналитика, и стали основными в труде Джона Рёскина.

В детстве Рёскин жил в кругу любящей семьи, в которой любили читать Библию, собираясь за столом вместе, обсуждать дела страны и вести чинные беседы с гостями. Мы бы назвали это бытом «обеспеченного» или «интеллигентного» дома – и сразу же оказались бы не правы. Чтение Библии в семейном собрании и другие неспешные обычаи говорили вовсе не о стремлении интеллектуала быть непохожим на других, срочно отделиться от других и заявить о себе, а, наоборот, о желании простого, серьезного и дельного человека организовать мир вокруг себя. Просто многие простодушные люди не делают этого, потому что довольствуются впечатлениями, любят яркое и увлекательное, а отец Рёскина понимал, что собрать реальность всех семейных традиций и всего семейного уклада можно лишь в таких неспешных занятиях.

Джон Рёскин со школьных лет именно так любил собирать весь мир, любуясь не его яркостью, но задумчивой основательностью. Из всех наук больше всего его манила геология: видеть спокойные пласты пород, из которых и состоит мир, нами обжитый, – это для него и было семейное родство со всей природой, со всем миром. Он путешествовал, пешком поднимался на горы и спускался в расщелины, смотрел, как давление слоев образует необходимую форму и как эта форм с головой выдает себя как непременную тайну земли.

Геологические путешествия вручили Рёскину те принципы, которых он далее придерживался в преподавании. Студент, а потом и лектор Оксфордского университета, он убеждал своих учеников, что мечту лучше обуздывать естественнонаучными занятиями. Не надо слишком предаваться восторгам при виде звездного неба: звезды, на наш невооруженный взгляд, слишком однообразные яркие точки, чтобы они рассказали, как именно нашему уму пользоваться явлениями природы. Воображение может дать сбои, а понять действительное разнообразие звезд, различие их размеров и качеств может лишь профессиональный астроном, вооруженный мощным телескопом, – а много ли их? Поэтому Рёскин наставлял учеников, что лучше пройтись по цветущему лугу, понаблюдать за жизнью деревьев и за уютом птиц на них, заметить, сколь широко течение ветра, добраться до дамбы, чем смотреть на звезды, не имея ни громоздких оптических орудий, ни требуемых знаний.

Но кроме прогулок нужна и сама работа над формой и над собой: Рёскин советовал в дождливый день закрыться в кабинете и, глядя на струи, стекающие по стеклу, вспоминать прогулки и зарисовывать те увиденные формы, которые оказались наиболее запоминающимися. Рёскин открыл особое свойство памяти, не сводившееся ни к ассоциативному запоминанию, ни к сколь угодно широко понятому философскому «припоминанию». Его мы назовем диссоциативной памятью по аналогии с ассоциативной. Ассоциативная память вручает нам ключи от готовых вещей, внушая чувство хозяйского превосходства. Диссоциативная память смиряет перед стихиями природы, разрешая при виде капли воды вспоминать не реку и тучу, а озеро или кристаллическую решетку, но именно поэтому позволяет прочувствовать их тяжесть и легкость, широту действия и глубину проникновения. Художник, научившийся быстрым карандашом и легкой кистью набрасывать вещи природы, тот и превращает проникновение природных стихий друг в друга в личную проникновенность.

Читать дальше