Федор Шмит - Избранное. Искусство - Проблемы теории и истории

Таким образом, географическим термином «Византия» быть не может. Его и употребляют обычно в качестве термина культурно-исторического. Именно: в общественной жизни, в литературе, в искусстве, в вере и т. д. средневековая Восточная Европа с прилегающими к ней частями Юго-Западной Азии, с Египтом, с Южной Италией, с северно-адриатическими областями образует явно одно целое, живущее общею жизнью, несмотря на все местные, иногда очень существенные различия. Вопрос только в том, как понимать вот эту общую «культурную жизнь».

Прежде можно было ее себе представлять так, что центром византийской культурной работы был Константинополь, а прочие страны старались равняться по нему и были, по отношению к нему, провинциями, более или менее отсталыми. При более основательном знакомстве с памятниками культурной жизни «Византии» столь высокая оценка исторической роли Константинополя и столь пренебрежительное отношение к «провинциям» оказались безусловно неправильными, и одним из наиболее выдающихся историков искусства, профессором Й. Стржиговским 10, горячо отстаивался взгляд на первенствующее значение «Востока», т. е. азиатских частей «Византии», в деле создания общевизантийской культуры. В настоящее время мы все более и более приходим к тому, чтобы каждому воздать должное.

Когда мы сейчас говорим «Византия», мы под этим словом понимаем всю совокупность народов, которые начиная с IV-го века общими усилиями создают единую и в то же самое время чрезвычайно разнообразную в своих проявлениях средневековую восточную христианскую культуру. Каждый из этих народов участвует, по мере своих духовных сил, в этой творческой работе, т. е. является не только получающей, но и дающей стороной, сохраняет свое собственное лицо и, до известной степени, свою самостоятельность.

И Константинополь – Византия, и Кавказ – Византия, и Месопотамия – Византия; но их искусство вовсе не тожественно, несмотря на постоянный происходящий между ними обмен и идеями, и приемами, и, по всему вероятию, даже мастерами.

Если основываться на летописи, никакого вопроса о том, где нам искать ту Византию, к которой примкнула Русь в X веке, просто не может быть: и Ольга поехала креститься в Константинополь, и Олег и Святослав постоянно ходили походами в Константинополь, и сам Владимир потребовал себе и веру, и царевну, и попов из Константинополя. В этом рассказе, правда, есть явная недоговоренность: и проповедники, и богослужебные книги были взяты, разумеется, не из Константинополя, а от балканских славян, и есть историки, которые полагают, что русская Церковь времен Владимира и Ярослава, до 1037 г., до приезда в Киев греческого митрополита Феопемпта, даже иерархически была подчинена не константинопольскому греческому патриаршему престолу, а охридскому болгарскому.

Основополагающие исследования А. А. Шахматова 11о Киевской летописи убеждают в том, что «Нестор» – вовсе не тот простец-монах, который, «не мудрствуя лукаво», заносил в «свой труд усердный, безымянный» и то, что вычитал из греческих источников, и рассказ о том, «чему свидетелем Господь его поставил». Киевская летопись оказалась сочинением, которое не только вышло из-под пера человека со всеми определенными политическими воззрениями, человека партии, но составлено тенденциозно, в партийных целях, для того чтобы обосновать и доказать известную политическую доктрину: что Россия едина и неделима, что власть единодержавная в России должна принадлежать потомству Рюрика, что русская Церковь – Церковь греческая, константинопольская, что Киевский и всея Руси митрополит канонически должен быть подчинен греческому вселенскому патриарху.

Этими тенденциями автора сохранившейся редакции начального летописного свода объясняются те странные пропуски и умолчания, которыми столь богат этот свод: там, где факты слишком резко противоречили излюбленной теории редактора, он предпочитал просто промолчать; где можно, он приспособляет факты к своей теории. Он упорно молчит о событиях новгородской истории за все время с 882 до 970 г. и вспоминает о Новгороде лишь тогда, когда на Севере происходят события, так или иначе вяжущиеся с киевскими централистскими и монархическими тенденциями; он молчит о Тмутараканской Руси до того самого момента, когда может поставить Мстислава Храброго, «брата» Ярослава Мудрого, в тесную, непосредственную связь с семейными распрями Владимировичей; о Руси Северо-Восточной упоминается только вскользь, и ее история остается темною чуть ли не до времен Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского! Даже повествуя о подвигах киевских князей, редактор летописного свода никогда не забывает своей цели: о всех военных предприятиях, направленных против Константинополя или придунайских стран, он рассказывает всевозможные подробности, целиком приводит тексты договоров и т. д.; о предприятиях же, направленных на восток, он или молчит вовсе, или отделывается несколькими словами: «Ясы победи и касогы, и приведе Кыеву» – кто бы в этой короткой фразе угадал рассказ о победоносном дальнем и трудном походе на северный Кавказ?