Шамма Шахадат - Искусство жизни - Жизнь как предмет эстетического отношения в русской культуре XVI–XX веков

В 1892 девятнадцатилетний Брюсов записывает в свой дневник:

Пишу «Каракаллу», но, по обыкновению, вместо того, чтобы писать, больше воображаю общее восхищение, когда это будет написано. Продаю шкуру неубитого медведя…

Это короткое замечание, относящееся к тому времени, когда Брюсов открыл для себя символизм [484], содержит важные признаки, характеризующие его поэтику мистификации. Во-первых, речь идет о значении публики, для которой создается произведение; контакт автора с нею представляется последнему более важным, чем сам текст. Потребность в публике ведет к театрализации творческого акта, к тому, что текст становится сценой, на которой автор играет главную роль. Читатели же играют роль зрителей спектакля. Во-вторых, Брюсов создает нечто из ничего: он изобретает себя самого как поэта. В изданных им трех томах «Русских символистов» он придумывает еще не существующую литературную школу, а в цикле «Стихи Нелли» выдвигает на первый план и поддерживает на литературном рынке женщину-поэта, сочиняя предисловие к мистификации, выдаваемой им за реальность. «Стихи Нелли» представляют собой кульминацию усилий Брюсова по продвижению женщины в качестве автора литературного произведения [485]. Во всех этих случаях центральную роль играют паратексты – предисловия, эссе, интервью [486].

Создание Брюсовым образа собственной личности является существенной частью его мистификационной стратегии, ибо его литературные мистификации, с одной стороны, подтверждают существование реального автора по имени Валерий Брюсов, столь же реального или столь же фиктивного, как вымышленные им авторы-мужчины и авторы-женщины, с другой же стороны, они подтверждают и существование этих вымышленных персонажей, находящихся в не менее запутанных отношениях с реальностью и с фикцией [487]. Валерий Брюсов, его мистификации и его литературные герои встречаются в пространстве, о котором нельзя с полной уверенностью сказать, является оно фактом или фикцией. Возникает вопрос: насколько и чем отличаются автомистификации Брюсова от обыкновенной практики создания мифов и легенд вокруг образа автора, отвечающего традиционному представлению о поэте? Образ своей поэтической личности конструировали и Байрон, и Пушкин, и Оскар Уайльд. Уайльд в особенности сознательно, как и Брюсов, творит свой образ, выступает в качестве собственного произведения [488]. Различие может быть установлено по двум пунктам. С одной стороны, важно, что принципиальной стратегией Брюсова является мистификация, определяющая и поэтику его произведений, и поэтику его поведения. Его художественные и теоретические тексты, его публичные выступления функционируют на основе мистификации, его стратегиями являются фальсификация, вуалирование, разоблачение, мифотворчество, и они же образуют центральные темы в его текстах. В отличие от Байрона, Пушкина или Уайльда, Брюсов выступает не только как изобретатель, наблюдатель и комментатор своего Я, но и как трикстер, мастер превращений, постоянно меняющий облик. Он стремится не к созданию устойчивого образа, imago , но к тому, чтобы играть все новые роли и представлять их именно в качестве таковых.

С другой стороны, тематизация притворства на метауровне и объектном уровне текстов тесно связана у Брюсова с реализацией той же автопоэтической программы в области поэтики поведения. Когда в стихотворении 1896 года «Юному поэту» Брюсов советует: «Никому не сочувствуй, / Сам же себя полюби беспредельно» (1973, I, 100), когда в 1907 году в стихотворении «Поэту» он пишет: «Всего будь холодный свидетель» (1973, I, 447) [489], – это не только декадентский эпатаж, но и программа собственного поведения. В текстах Брюсова вписан и закреплен свод правил жизнетворчества, реализуя которые он выступает как наблюдатель по отношению к другим и к самому себе. Это расщепление своего Я на две роли – наблюдателя и актера – обусловливает страстную активность тела в его целокупности, ибо реальное, плотское тело Валерия Брюсова порождает все новые харизматические тела-объекты (Žižek [490]), существующие независимо от материального существования человека по имени Валерий Брюсов. Понятие власти приобретает в связи с этим двойную коннотацию: являясь одновременно производителем и произведением своего искусства, творцом своих текстов и сотворенной с их помощью личностью, Брюсов присваивает себе власть не только над литературным процессом, но и над собой – своим телом и своей биографией.