Огюст Роден - Беседы об искусстве (сборник)

Какой смертный более счастлив, чем он? И поскольку именно искусство учит и помогает нам оценить эту радость бытия, невозможно отрицать его пользу.

Речь идет не только об интеллектуальных наслаждениях, но и о значительно большем. Искусство указует людям смысл их жизни. Оно пробуждает в них чувствование жизни, помогает уяснить свое предназначение и жизненные цели.

Когда Тициан живописал великолепие аристократического общества, где лицо каждого персонажа, его жесты, костюм несли отпечаток превосходства ума, власти и богатства, он предлагал венецианским патрициям тот идеал, к которому им следовало устремляться.

Когда Пуссен писал пейзажи, в композиции которых, кажется, правит Разум, настолько они светлы и величественны; когда Пюже напрягал мускулы своих героев; когда Ватто размещал свои очаровательные и меланхолические парочки под таинственной зеленой сенью; когда Гудон заставлял Вольтера усмехаться, а Диану-охотницу стремить свой легкий бег; когда Рюд в своей «Марсельезе» призывал старцев и детей на помощь отчизне – все эти великие французские мастера шаг за шагом отшлифовывали ту или иную грань души нашей нации: пристрастие к порядку, энергию или грацию, остроумие или героизм, но во всем этом – радость жизни и свободу, и тем самым они культивировали в своих соотечественниках качества, отличающие нашу расу.

А разве величайший художник нашего времени Пюви де Шаванн не пытался привить нам столь желанную нежную ясность? Его утонченные пейзажи, где священная Природа, кажется, укачивает у своей груди человечество, любящее, мудрое и одновременно величественное и простое, – не является ли это для нас восхитительным уроком? Помощь тем, кто слаб, любовь к труду, преданность, уважение высоким мыслям – все удалось выразить этому несравненному гению! Это волшебный свет, пролившийся на нашу эпоху. Достаточно посмотреть на один из его шедевров – «Святую Женевьеву», или «Священный лес» в Сорбонне, или на великолепное «Приношение Виктору Гюго» на лестнице Hqtel de Ville, чтобы вдохновить себя на благородные деяния.

Художников и мыслителей можно уподобить лире, бесконечно чуткой и звучной. Вибрации струн этого инструмента, обусловленные обстоятельствами эпохи, еще долго звучат в других смертных.

Люди, способные оценить прекрасные творения искусства, несомненно, редки; музеи и прочие публичные места посещает весьма ограниченное число зрителей.

Но чувства, возбуждаемые искусством, все же понемногу просачиваются в толпу. Под сенью гениев художники меньшего масштаба принимаются распространять и вульгаризировать концепции мэтров; художники воздействуют на писателей, а те, в свою очередь, на художников: осуществляется непрерывный обмен мыслями между лучшими умами поколения – журналистами, авторами популярных романов, иллюстраторы разносят истины, открытые мощными умами мыслителей. Это своеобразный духовный поток, выброс, рассыпающийся на множество каскадов и в конце концов разливающийся вширь, представляя собой менталитет своего времени.

Не следует повторять обычное заблуждение, утверждая, что художники лишь отражают чувства своего окружения. Впрочем, это уже было бы немалым достижением. Ведь весьма уместно поднести людям зеркало, помогая им понять самих себя. Но художники делают большее. Конечно, они при этом многое заимствуют из глубинных источников, созданных традицией, но и сами обогащают эту сокровищницу. Поистине они являются проводниками и изобретателями.

Чтобы убедить вас в этом, достаточно заметить, что многие из мастеров опережают, и порой значительно, эпоху, когда их вдохновенное мастерство становится признанным. Так, многие шедевры Пуссена были написаны при Людовике XIV, хотя их благородная упорядоченная стройность соответствует характеру последующего правления. Ватто, чья беспечная грация, казалось бы, определила эпоху Людовика XV, творил не во времена этого короля, а при Людовике XIV, скончавшись в период Регентства. Шарден [144]и Грез [145], творчество которых восславило буржуазный семейный очаг, став предвестником демократизации общества, жили в монархическую эпоху. Прюдон [146], нежный и усталый мистик, противопоставил оглушительным фанфарам Империи любовь, самопогружение, мечту, став предшественником романтиков… И уже ближе к нашему времени – разве Курбе [147]и Милле не выразили при Второй империи [148]усталое достоинство трудящегося люда, который позднее, уже при Третьей республике, получил перевес в обществе.