Огюст Роден - Беседы об искусстве (сборник)

Есть еще одна повторяющаяся деталь, отличающая их. В то время как собравшиеся вокруг них живые персонажи взирают на них с нежностью, взгляд самих покойных рассеянно блуждает, не останавливаясь ни на ком. Они больше не видят тех, кто видит их. Меж тем они продолжают жить, подобно тому как неизлечимо больные живут среди тех, кому они дороги. И это полуприсутствие, полуудаление является самым трогательным выражением скорби, которую, по мнению древних, вызывает у усопших дневной свет.

Мы пересмотрели множество антиков. Коллекция Родена отличается богатством и прекрасным подбором. Предмет его особой гордости – Геракл [127], чья мощь и стройность вызвали наш восторг. Эта статуя ничуть не напоминает тяжеловесного Геракла Фарнезе. Ее отличает дивная элегантность линий. Это полубог в полном расцвете юности, с необыкновенно изящным торсом и членами.

– Вот он, герой, что загнал медноногую лань! – воскликнул наш гость. – Подвиг, на который не способен грузный атлет Лисиппа. Силе нередко сопутствует грация, а истинная грация исполнена силы: это вдвойне верно и доказательством этому может служить Геракл, который находится перед нами. Как вы видите, сын Алкмены благодаря более гармоничным пропорциям тела предстает еще более сильным.

Анатоль Франс надолго задержался перед прелестным маленьким торсом богини.

– Это одна из бесчисленных стыдливых Афродит, более или менее свободное воспроизведение античной Венеры Книдской [128], шедевра Праксителя. И среди прочих Венера Капитолийская и Венера Медицейская есть, в сущности, варианты той же модели, столько раз копированной.

У греков множество превосходных ваятелей стремились таким образом имитировать творение мастера, своего предшественника. В заданный тип они лишь вносили некоторые изменения, проявляя индивидуальность только в технике исполнения.

К тому же у художников, вероятно, существовало благоговейное отношение к скульптурному образу, которое воспрещало отклонения. Принятые в религии типы изображения различных божеств фиксировались раз и навсегда. Мы удивляемся, обнаруживая такое количество повторений Венеры стыдливой и Венеры Каллипиги, забывая, что эти статуи были предметом религиозного поклонения. Тысячу или две тысячи лет спустя будут откопаны толпы изображений Лурдской Богоматери [129], похожих одна на другую в своих белых платьях с синим поясом, держащих одинаковые четки.

– Как сладостна была религия древних греков, предоставившая для поклонения своим адептам столь сладострастные формы! – воскликнул я.

– Она была прекрасна, – уточнил Анатоль Франс, – поскольку оставила нам обворожительных Венер, но вряд ли сладостна. Как и всякая горячая вера, она отличалась нетерпимостью и склонностью к тирании.

Во имя этих Афродит с трепетным телом немало досталось благородным мыслителям античности. Во имя олимпийских богов афиняне поднесли Сократу [130]чашу с цикутой. А припомните строку Лукреция: Tantum religio potuit suadere malorum! [131]

Вот видите, если ныне мы питаем симпатию к античным богам, то лишь оттого, что, утратив свое значение, они больше не способны творить зло.

Наступил полдень, и Роден пригласил нас в столовую; с сожалением мы покинули его прекрасное собрание.

Несколько дней спустя Роден, выполняя данное им обещание, пригласил меня сопровождать его в Лувр.

Не задерживаясь нигде, мы дошли до антиков, и он принялся мне показывать их со счастливым видом, словно вновь оказавшись среди старых друзей.

– В былые времена, когда мне было всего лишь пятнадцать, я столько раз приходил сюда, – сказал он. – Я испытывал неистовое желание стать живописцем. Меня притягивал цвет. Часто я забирался наверх, чтобы полюбоваться Тицианом и Рембрандтом. Но, увы! Мне никогда не хватало денег на покупку холста и тюбиков красок. И напротив, для копирования античных статуй требовались только бумага и карандаши. Таким образом, мне поневоле пришлось работать лишь в нижних залах, и вскоре меня одолела такая страсть к скульптуре, что я уже не помышлял больше ни о чем.

Слушая, как Роден рассказывает о своем изучении древних статуй, я подумал о несправедливости псевдоревнителей классики, обвинявших его в бунте против традиции. Традиция! Именно этот убежденный революционер наших дней знает и уважает ее более, чем кто-либо.

Он увлек меня в зал гипсовых слепков и там, указывая на Диадумена [132]Поликлета, мраморный оригинал которого находится в Британском музее, сказал: