Том Маккарти - Тинтин и тайна литературы

Сказать, что у Кастафиоре есть голос, – это еще ничего не сказать. Ее голос способен сдуть все прочие звуки и разговоры (см. «Тинтин и пикаросы», когда в зале суда примадонна дает своему голосу полную волю) или служить прикрытием для чужого разговора (в том же томе Тинтин в гостиничном номере, включив проигрыватель на полную громкость, крутит пластинки Кастафиоре, чтобы «жучки» не уловили слова Пабло). Как бы то ни было, голос Кастафиоре следует за Тинтином и Хэддоком повсюду, хоть в Вадесду, хоть в горы Тибета. Он нравится одним людям (в «Ла Скала» полный зал скандирует: «Бис! Бис!») и ненавистен другим. «Молчать! Молчать! Молчать!» – вопит прокурор в Лос-Допикосе, когда его подчиненные дрожат под натиском голоса примадонны. В Клоу даже музыканты, аккомпанирующие Кастафиоре, болезненно морщатся, когда голос накатывает на них волнами; микрофон – и тот пытается отшатнуться.

О чем же рассказывает этот голос? О сексе, проступке, наслаждении, позоре, утраченном ребенке, безумии, смертном приговоре. Бьянка Кастафиоре – именно тот персонаж, в котором воплотились все эманации, радиограммы и ритмы крипты. «Катастрофа», как справедливо обозвал ее Хэддок, – действительно ходячая катастрофа, не только надежда на возвращение катастрофы (вспомним Абрахама и Тёрёк), но и само возвращение катастрофы, триумфальное самоутверждение катастрофы, «катастрофа, повторенная на бис». Благодаря Кастафиоре «первичная сцена» – будь то «первичная сцена» Хэддока или Эрже, общечеловеческая или ничья – транспонируется в миф и повторяется с усиленной громкостью снова, снова и снова.

Проследим путь Кастафиоре на протяжении цикла. Дива впервые появляется в «Скипетре короля Оттокара»: Тинтин знакомится с ней на постоялом дворе «Корона» (Auberge de la Couronne) – немаловажная ассоциация с королями. В «Короне» социальное положение Тинтина меняется к лучшему – он пересаживается из телеги сильдавийского крестьянина, который вез его раньше, в автомобиль певицы. Телега уезжает своей дорогой и в лесу, сразу за постоялым двором, попадает в засаду: заговорщики, враги монархизма, повелительно спрашивают, где Тинтин. Крестьянин оказывается заикой. Он не успевает сообщить заговорщикам, что Тинтин едет на автомобиле – том самом, который уже приближается. Услышав шум мотора, заговорщики прячутся за валун, а крестьянин только безмолвно указывает на машину рукой. «М-м-м-молодой и-и-ин-иностранец уе-е-е-ххал… В той м-м-м-ашине, она то-о-о-о-лько что п-п-п-пры-проехала!» – выговаривает он, заикаясь, когда заговорщики возвращаются. Такое ощущение, что язык, как и микрофон Кастафиоре, отшатывается от сообщения, которое ему поручено. Язык отказывается говорить, а ухо – слышать: когда Кастафиоре решает спеть для Тинтина, тот, подобно Хэддоку в театре, вскакивает с места (в салоне автомобиля) и убегает, уверяя, что кое-что забыл на постоялом дворе. «Я не постеснялся бы придумать любую отговорку, лишь бы сбежать!» – поясняет он. На следующий вечер Тинтин снова прервет выступление певицы – концерт перед самим королем – дабы предупредить монарха о задуманной краже скипетра, но язык вновь отказывает Тинтину: Йорген и его сообщники затыкают ему рот кляпом. Наутро выясняется, что скипетр украден, что чревато для короля полной потерей власти.

Присмотритесь к заговорщику, который нападает из засады на телегу: образ Хэддока пока не создан, но у этого человека лицо Хэддока, та же борода, та же гримаса. Это Хэддок avant-la-lettre [25]. Присмотритесь к бородатым стражникам Королевской Сокровищницы: все они поголовно – «прото-Хэддоки». Хэддок появится на свет только в следующем томе («Краб с золотыми клешнями»), но в этой книге его образ вынашивается с момента, когда «папаша» за-за-заглядывает на постоялый двор. В следующий раз Кастафиоре появляется в мюзик-холле (сцена в духе «Сарразина») в «Семи хрустальных шарах». Тут-то Хэддок видит ее впервые (а точнее, мы впервые наблюдаем, как он ее видит: он проводит в ложе уже шестнадцатый вечер). Но ретроактивное движение, которое распространяется по циклу на всех частотах, требует, чтобы Хэддок на предыдущей, первичной стадии своего развития, в лесу, повстречался с Кастафиоре, а также, чтобы история о совращении, святотатственном проступке и непризнанном ребенке, которую выпевает ее голос, кратко излагала и повторяла его собственную историю. Зацикленность Хэддока на превращении воды в вино, фокусе, который демонстрируется спустя пару номеров программы – спустя пару звеньев цепочки, как сказал бы Мишель Серр, – это фокус «шаг вперед и шаг назад», завуалированная уловка иллюзиониста. На самом деле Хэддок очарован Бьянкой Кастафиоре, а не фокусником. В «Пункте назначения – Луна» капитан, точно Сарразин, неуклюже подражает диве: наигрывает на кнопках пульта управления, точно на рояле, и поет: «Ах, смешно смотреть мне на себя», пока не теряет свой личный «мини-скипетр» – трубку; но здесь, в театре, Хэддок выказывает свою очарованность певицей на еще более затаенном уровне, исступленно разыгрывая вновь их первую встречу, но утаивая смысл своих поступков даже от самого себя.