Коллектив авторов - В тени регулирования. Неформальность на российском рынке труда

Итак, основная цель данной главы заключается в анализе связей между (не)формальным положением работников на рынке труда и их субъективным социальным статусом. Для этого мы рассмотрим, как различные состояния на рынке труда влияют на соответствующие самооценки и проанализируем, вызывает ли смена статуса формальности/неформальности изменения в них.

Раздел 10.2 будет посвящен рассмотрению субъективного социального статуса как инструмента анализа социальной стратификации. Следующий раздел представляет краткий обзор исследовательских подходов к изучению социальных последствий неформальной занятости и основных результатов проведенных эмпирических исследований. Раздел 10.4 содержит описание эмпирической базы исследования, отобранных индикаторов и методологии исследований. Далее следует анализ динамики средних самооценок социального статуса работников на протяжении 2000-х годов. В разделе 10.6 представлен более подробный эконометрический анализ влияния статуса занятости на социальные самооценки работников. В разделе 10.7 подводятся итоги исследования.

Исходная гипотеза в рамках данного исследования заключается в том, что деление на формальную и неформальную занятость в России дифференцирует работников по субъективному социальному статусу. Согласно ей, неформальные работники будут отличаться более низким уровнем самооценок социального статуса на фоне более благополучных представителей формальной занятости. Тем самым неформальность на рынке труда выступает стратифицирующим (и «понижающим») механизмом, «разносящим» индивидов по разным ступеням социальной лестницы, но расположенным ниже базового уровня для формальных работников.

Но что такое субъективный социальный статус в инструментальном смысле? Это условный конструкт, отражающий восприятие индивидом собственного места в социальной иерархии [Jackman, Jackman, 1973]. Он характеризует положение индивидов в обществе и широко используется при изучении социальной стратификации (см., например: [Laumann, Senter, 1976]), предоставляет важную информацию о социальной структуре и социальной динамике, которая не исчерпывается сухими характеристиками денежных доходов и материального благосостояния. Так, люди, оценивающие свое социальное положение определенным образом, в своем поведении зачастую следуют тем практикам, которые оказываются принятыми среди представителей схожего с ними социального статуса. Такие практики из самых разных сфер (круг общения, потребление определенных товаров и услуг, способы проведения досуга, выбор образования для детей) образуют их стиль жизни и, в свою очередь, влияют и на электоральные предпочтения, восприятие легитимности экономической системы (см., например: [Della Fave, 1980]).

Изучение субъективного социального статуса имеет долгую традицию в эмпирической социологии, восходящую к исследованию Р. Центерса [Centers, 1949]. В рамках этого исследования респондентов просили оценить свое положение в предложенном континууме иерархически выстроенных классов [175]. В современных исследованиях субъективного социального статуса понятие «класс» при формулировании соответствующих вопросов в анкете не используется. Это облегчает межстрановые сопоставления результатов (хотя и не решает методологических проблем интерпретации результатов) и позволяет исключить возможные смещения, связанные с использованием таких идеологизированных понятий, как «рабочий класс» или «средний класс». Примером является континуум из 10 абстрактных позиций-«ящиков» [Kelley, Evans, 2004] или визуальная 10-ранговая шкала субъективного социального статуса Макартура [Adler et al., 2000].

Помимо исследований социальной стратификации как таковой, субъективный социальный статус регулярно используется в междисциплинарных исследованиях экономистов, социальных психологов и психиатров, выступая в качестве объясняющей или объясняемой переменной.

Исследований субъективного социального статуса, выполненных по России, немного. Россияне начала 1990-х годов отличались относительно невысоким уровнем субъективного социального статуса. Его средние оценки в 1991 и 1996 гг. колебались в районе четырех по 10-балльной шкале [Gross, 2003]. Аналогичные результаты были получены и на данных проекта Международного исследования неравенства – средние оценки российских респондентов были сосредоточены в нижней части шкалы (38 из 100 баллов). Это согласовывалось с оценками, полученными по другим переходным странам, которые участвовали в исследовании, в то время как самооценки респондентов из англосаксонских стран и стран континентальной Европы располагались выше (в районе 48–69 баллов) [Kelley, Evans, 2004]. Примечательно, что распределение самооценок статуса в переходных странах также было скошено вниз, отличаясь от распределения для западных стран, пик которого приходился на середину шкалы.