Тамара Кондратьева - Актуальные проблемы Европы №4 / 2011

Сами адепты мультикультурализма склонны признавать ныне, что лозунги мультикультурализма подчас используются элитами не для гарантий прав, а для консервации расового и гендерного неравенства, а также несправедливых культурных практик и традиций [Kymliсka, 1995; Kundnani, 2002; Phillips, 2005]. Более того, подчас реальная практика мультикультурализма определяется сторонниками [Kundnani, 2002, p. 69] и противниками мультикультурализма как расистская. Первые видят в мультикультуралистском менеджменте некий вариант колониальной практики сталкивания и взаимного противопоставления подчиненных этнокультурных групп в контексте конкуренции за гранты и пр. Вторые привлекают внимание к практике позитивной дискриминации и политкорректности в отношении представителей новых диаспор. Парадоксальная реальность современной Европы, вынужденной идти на этнизацию социальных взаимодействий под лозунгом политкорректности для реализации доктрины равных возможностей и желания избежать упреков в дискриминации «новых меньшинств», провоцирует достаточно парадоксальный ответ со стороны европейской партийно-политической системы. Стоит заметить, что европейские правые радикалы все чаще используют в своих целях идеологемы либерально-демократического понятийного ряда («антирасизм», «свобода слова» и т.д.). Хороший пример такого рода гибкости – призывы отказаться от всякого ограничения свободы слова и «расистской» практики позитивной дискриминации, заявленные в программе Британской национальной партии на парламентских выборах 2005 г. [British National party, 2005].

То, что оппоненты используют в своей полемике дискурс расизма и антиколониализма, отнюдь не является случайностью.

Осознание того непреложного факта, что труд легальных иммигрантов стал одним из главных факторов созидания нынешней процветающей Европы, позволило активистам «новых диаспор» перейти – с разной степенью радикальности – к формулированию культурных и социальных амбиций «новых меньшинств» как равноправных членов европейских национально-государственных политий. В этот контекст укладываются и претензии на уважение национальных и религиозных обычаев и символики в системе государственного образования, и пресловутый спор о хиджабах, и создание в иммигрантских районах европейских мегаполисов отрядов исламской милиции (типа милиции Европейской арабской лиги в Антверпене) для защиты исламских кварталов от якобы неправомерной активности правоохранительных служб. Таким образом, отныне не «новые меньшинства» должны адаптироваться к ценностному и институциональному наследию европейской цивилизации, но саму Европу должно адаптировать к ее новым законным обитателям. В перспективе – при сохранении нынешнего курса на построение в Европе мультикультурного общества – это будет означать «деевропеизацию Европы» [Кандель, 2006, с. 98]. Европейское общество рассматривается как объект, подлежащий в данном случае социальному переустройству в интересах конкретной, несправедливо маргинализованной этнокультурной общности. Психологическая мотивация этого процесса во многом близка мотивации антиколониальных национально-освободительных движений: маргинализованная этнокультурная группа возвращает себе (в случае «новых меньшинств» – вновь обретает) социальные и культурные права в пределах принадлежащей ей по праву территории. Тем самым мы вправе рассматривать данный феномен как некую разновидность антиколониального движения, но уже на территории самой метрополии, под которой в данном случае понимается весь европейский цивилизационный ареал.

Некоторые исследователи отмечают, что дополнительным фактором разочарования в мультикультурализме стал качественный рост террористической активности Третьего мира в евроатлантическом цивилизационном ареале [Lentin, p. 488; Kundnani, p. 67]. Это привело к «секьюритизации» мультикультурных отношений (Emerson) и, следовательно, усилило межобщинную напряженность.

Одной из осей дискуссии сторонников и противников мультикультурализма является коллизия между групповыми и индивидуальными правами. Мультикультурализм с его апелляцией к правам социокультурных групп входит в очевидное противоречие с давно укоренившимся в европейском ценностном коде принципом примата прав личности.

Как соотносится право иммигрантской общины на воспроизводство привычного социокультурного паттерна с правом обитателя (или, что даже более актуально сегодня, – обитательницы) [Деминцева, 2008, с. 81, 89; Coene, Longman , 2008, р. 303; Dustin, 2006] этой общины самостоятельно выбирать модель социокультурного поведения?