Болеслав Пукинский - Санкт-Петербург

Встреча закончилась со счетом 7:3 в пользу «Динамо». Под бурные аплодисменты обе команды покинули поле. А на следующий день мощные репродукторы были установлены на ряде участков передовых позиций. У самой линии фронта в течение 90 минут под грохот рвавшихся снарядов и мин передавался репортаж о футбольном матче, записанный на стадионе «Динамо» во время игры.

В этом, ставшем памятным, матче участвовали В. Федоров, А. Федоров, Г. Шорец, В. Бычков, К. Сазонов, Б. Орешкин, В. Набутов, А. Алов, Г. Московцев, А. Викторов и другие.

…16 сентября 1941 года. Идут тяжелые бои в районе Пулково — Лигово — Урицк. Враг рвется к городу. В этот день композитор Дмитрий Шостакович выступил по радио.

«Час тому назад, — сказал он, — я закончил партитуру второй части моего нового большого симфонического сочинения. Если это сочинение мне удастся написать хорошо, удастся закончить третью и четвертую части, то тогда можно будет назвать это сочинение Седьмой симфонией… Я сообщаю об этом для того, чтобы радиослушатели, которые слушают меня сейчас, знали, что жизнь нашего города идет нормально. Все мы несем сейчас свою боевую вахту.

Советские музыканты, мои дорогие и многочисленные соратники по оружию, мои друзья! Помните, что нашему искусству грозит великая опасность. Будем же защищать нашу музыку, будем же честно и самоотверженно работать».

В марте 1942 года, будучи в Куйбышеве, Шостакович закончил работу над симфонией, назвав ее «Ленинградской».

В начале августа 1942 года партитуру симфонии привезли в Ленинград на самолете. Но где взять музыкантов? Многие из них были на боевых позициях. По решению политуправлений фронта и Балтфлота к оркестру Радиокомитета прикомандировали на время ряд музыкантов, находившихся на службе в армии.

Настал знаменательный день — 9 августа 1942 года. После длительного перерыва вновь зажглись люстры в Большом зале филармонии. На эстраде среди музыкантов были ветераны оркестра Радиокомитета и музыканты-воины в солдатской и флотской форме. За дирижерским пультом стоял К. И. Элиасберг.

Чтобы во время исполнения симфонии обезопасить город от вражеских артиллерийских обстрелов, по приказу командующего Ленинградским фронтом советские дальнобойные орудия произвели мощный огневой налет по неприятельским позициям. Раскаты батарей нашей артиллерии были своеобразным вступлением к музыке Шостаковича.

Симфонию слушали жители города и бойцы на фронте. Она транслировалась по радио. Ее принимали во многих зарубежных странах. Мощная и суровая, гневная и ликующая музыка потрясла весь мир, вызывая радость у друзей и смятение у врагов. Она звала людей беспощадно мстить гитлеровским захватчикам за раны Ленинграда и была пронизана уверенностью в неминуемой победе над врагом.

Вопреки известному афоризму «Когда говорят пушки, музы молчат» — в осажденном Ленинграде родился театр.

18 октября 1942 года постановкой «Русские люди» по пьесе К. Симонова он открыл свой первый театральный сезон. В дальнейшем на сцене «блокадного театра» шли спектакли «Фронт», «Нашествие» и другие. Ныне это Академический драматический театр имени В. Ф. Комиссаржевской.

В Ленинграде был еще один театр, который продолжал работать в течение всей 900-дневной блокады. Это Театр музыкальной комедии. Он не был эвакуирован.

В один из декабрьских дней 1941 года, во время очередной бомбежки, пострадало здание театра на улице Ракова (ныне Итальянской). Тогда коллектив Музкомедии стал выступать на сцене Театра драмы имени А. С. Пушкина. Здесь он поставил ряд пьес, в том числе «Лесная быль», «Раскинулось море широко», которые пользовались у публики неизменным успехом.

Во время артиллерийских обстрелов и бомбежек представление прекращалось. Зрители направлялись в бомбоубежище, а актеры — на крышу, где несли боевую вахту.

Рабочие сцены поднимают декорации перед спектаклем Театра музыкальной комедии. Фото 1942 года

Театр не отапливался, а первая блокадная зима была исключительно суровой. «Я помню холод, всепронизывающий холод, вспоминал актер театра А. В. Королькевич. На улице под сорок градусов… в театре — восемь градусов ниже ноля… В нашей крошечной уборной — по пять-шесть человек. Жмемся друг к другу. Согреться! На груди разогреваю грим. Первый звонок. Гримируюсь. Грим ложится ледяной коркой. Надо одеться во фрак. Большого усилия воли стоит снять шубу и раздеться догола. Мысленно считаю, как перед прыжком в воду: раз, два и… точно, быстро раздеваюсь и одеваюсь. Третий звонок… Иду на выход. На сцене — как в погребе, наполненном льдом. Артисты хора причудливыми группами, „индейцами“, сидят вокруг ламп-подсветок — греются… Помощник режиссера, в валенках, в ватнике, в рукавицах, шапке-ушанке, дает сигнал к увертюре. Скрипачи играют в перчатках. Зрители сидят „папанинцами“. Идет занавес…»