Анна Франк - Убежище. Дневник в письмах

Без четверти одиннадцать я спустилась вниз. Когда в полдвенадцатого я снова поднялась наверх, Петер уже стоял на лестнице и поджидал меня. Мы разговаривали до без четверти часа. При случае, например после еды, когда я выхожу из дверей и никто не может услышать, он говорит: «Пока, Анна, до скорого».

О, я так рада! Может быть, я начинаю ему нравиться? Во всяком случае, он забавный парень, и кто знает, может, мне будет с ним очень приятно разговаривать.

Мефрау не против, что мы с Петером беседуем, но сегодня она все же подразнила нас:

– Когда вы там вдвоем сидите наверху, я могу на вас положиться?

– Конечно, – сказала я с возмущенным видом. – Вы меня обижаете!

С утра до вечера я радуюсь, что увижу Петера.

Р.S. Чуть не забыла, сегодня ночью выпал толстый слой снега, с утра он еще лежал, а сейчас почти все растаяло.

Милая Китти!

Может, это глупо, но после того, как Петер рассказал мне про своих родителей, я чувствую какую-то ответственность за него. У меня ощущение, будто ссоры между его родителями касаются меня так же близко, как и его, и все же я не решаюсь говорить с ним о них, опасаясь, что ему это будет неприятно. Ни за что на свете мне не хотелось бы сейчас быть неделикатной.

По лицу Петера я вижу, что он так же погружен в свои мысли, как я, и вчера вечером меня укололо, когда мефрау эдак с издевкой сказала: «Наш мыслитель!» Петер покраснел и смутился, а я чуть было не вспылила.

Пусть бы они придержали языки! Ты не представляешь, до чего неприятно видеть, как он одинок, и сидеть сложа руки. Я могу себе представить, как их ссоры и их любовь приводят его в отчаяние, будто сама переживаю это. Бедный Петер, как сильно он нуждается в любви!

Как больно мне было слышать, когда он сказал, что ему друзья не нужны. Ах, как он ошибается! Впрочем, я считаю, что на самом деле он так вовсе не думает. Он цепляется за свою возмужалость, за свое одиночество и притворное безразличие, только бы не выйти из роли, только бы никогда, никогда не показать, каково ему на самом деле. Бедный Петер, долго ли ты еще сможешь выдержать эту роль, не разрядится ли твое нечеловеческое напряжение ужасным взрывом?

Ах, Петер, если бы ты разрешил мне помочь тебе! Вдвоем мы бы преодолели и твое, и мое одиночество.

Я много думаю, но мало говорю. Я рада, когда вижу Петера и когда при этом еще и светит солнце. Вчера я мыла голову и ужасно расшумелась, хотя знала, что он сидит за стеной. Я ничего не могла с собой поделать; чем тише и серьезнее я в душе, тем шумнее себя веду. Кто будет первым, кто догадается, что это мой защитный панцирь, и проникнет сквозь него?

Хорошо все же, что у Ван Даанов сын, а не дочь. Никогда моя борьба не могла бы быть такой трудной, такой красивой и такой утонченной, если бы меня не тянуло к существу противоположного пола.

Р.S. Как ты знаешь, я честно пишу тебе всю правду и потому не могу утаить, что живу лишь от встречи до встречи. Я постоянно надеюсь убедиться, что и он так же ждет свидания со мной, и прихожу в восторг, когда замечаю его маленькие, робкие шажки мне навстречу. Мне кажется, что ему хочется научиться так же четко высказывать свои мысли, как я, и он не подозревает, что именно его беспомощность больше всего трогает меня.

Милая Китти!

Когда я теперь вспоминаю свое житье-бытье в 1942 году, оно кажется мне совершенно нереальным. Той райской жизнью жила совсем другая Анна Франк, а не я, ставшая здесь такой мудрой. Да, то была действительно райская жизнь. На каждом углу по пять поклонников, человек двадцать подружек и знакомых, я была любимицей большинства учителей, папа и мама баловали меня, много лакомств и достаточно денег – чего еще желать? Ты, вероятно, спросишь, чем же я в те времена так покоряла людские сердца. Петер говорит: «Обаянием», но думаю, что это не вся правда. Учителей умиляли мои забавные ответы, остроумные замечания, смешливость и умение подмечать недостатки. Такой я и была тогда: забавная кокетка, ужасная охотница пофлиртовать. Но у меня были и достоинства, за которые меня любили и учителя, и ребята: я была прилежная, не врушка и не жадина. Всегда, когда просили, давала списать, лакомствами угощала всех подряд и не была воображалой.

Наверно, в конце концов я бы возгордилась от этого всеобщего восхищения. Но – не было бы счастья, да несчастье помогло! – в разгар праздника, в самый его кульминационный момент, я вдруг перенеслась в суровую действительность, и прошло больше года, пока я привыкла к тому, что теперь уже никто мною не восхищается. Кем я была в глазах учителей и ребят? Заводилой в забавах и развлечениях, всегда и во всем зачинщицей; никто не видел меня надутой или плаксивой. Отчего бы и не покататься со мной на велосипеде, не оказать мне какой-нибудь знак внимания?