Дэвид Шилдс - Сэлинджер

Фотография Джойс Мэйнард на обложке New York Times Magazine

Пятидесятитрехлетний Сэлинджер, который не верил в свои собственные фотографии, был очарован вынесенной на обложку фотографией Мэйнард и ее стилем умирающего лебедя. За время отношений с Мэйнард, продолжавшихся 9 месяцев, Сэлинджер будет, как заведенный, повторять Мэйнард: «Я не смог бы создать образ, который был бы столь же совершенным, как ты». Позднее Мэйнард скажет: «Казалось, что в письмах он говорит обо мне. Читая то, что он говорит теперь, я вижу в его письмах что-то другое. Эти письма – о нем». Далее мы приводим выдержки из этих писем, которые впоследствии были проданы и изъяты из публичного оборота. Мы, однако, получили письма, которые оказываются автопортретом человека, который десятилетия назад ушел от внимания общественности.

Дорогая мисс Мэйнард,

если вы сможете вынести – вот несколько непрошеных слов, написанных исключительно для вас своего рода сельским жителем, который почти половину времени живет как полноправный резидент Нью-Гэмпшира. Впрочем, этот человек – пожалуй, последний мушкетер к востоку от Белого дома, а такое встречается еще реже и вызывает большее воодушевление… Я догадываюсь, что в результате вышедшего в прошлое воскресенье номера Times Magazine вы получите весьма любопытный набор писем. Я, в моей, вероятно, чрезмерно серьезной манере, прошу вас проявлять почти нечеловеческую осторожность в отношении любых предложений или приглашений, которые поступят, от кого бы они ни поступали, – издателей, редакторов, людей из журнала Mademoiselle , ведущих телевизионных ток-шоу, кинематографистов и т. д.

Следите, пожалуйста, следите за вашим талантом с некоторой дозой реалистичного (или циничного или горького) понимания того, что никто другой на самом деле не пригоден для выполнения этой задачи. Я немного знаю об этих рисках и довольно сомнительной привлекательности ранних публикаций.

Думаю, у вас больше здравомыслия, физического и психического здоровья, чем было у меня в 18 лет. Что вы лучше оснащены и подготовлены… В 18 лет вы вдвое больший писатель и вдвое более проницательный наблюдатель, чем в этом возрасте был я. Да что там вдвое – в десять раз, а то и больше. Я был незрелым, склонным к мелодраме парнем, полным лжи и уловок, с помощью которых я защищался. Я писал и писал, но получалось у меня плохо, действительно плохо… Мне не надо так печально предполагать, что вы позволяете делам складываться довольно медленно. «Слава и успех». Вас это не особенно беспокоит, потому что вы, я думаю, умны и рассудительны. Проглотишь одну добрую ложку этого – и вкус меняется, резко или неуловимо. Разумеется, «слава» для пишущего автора слагается, в основном, из разнообразных форм заметности, и почти все из них, пока они длятся, непостоянны и даже более того.

Будьте решительно мудры.

Чувствую, что должен сделать совершенно для вас ясным: во-первых, я совсем не мудрый, и если бы вы подумали, что я мудрый человек, это немало бы меня потрясло. Мои основные характеристики таковы: я подозрительный, недоверчивый солипсист средних лет – на обеде, который прошел на прошлой неделе в Нью-Йорке, один новый и ценный друг назвал меня грязным «козерогом», сидящим в одной утлой лодчонке с Говардом Хьюзом и Ричардом Никсоном.

Большую часть жизни я провел в могиле и ныне испытываю все более сильное и грустное сомнение в отношении почти всех ценностей, к которым я когда-то долго и по-доброму присматривался. Мои скромные выводы о том и об этом иногда представляются мне почти мудрыми, но на самом деле я на этот счет не обманываюсь, поскольку у меня на самом деле нет характера и присущей характеру силы для того, чтобы быть мудрым.

Я хотел бы расчистить путь для нашей дружбы, устранив любые безумные иллюзии. Полагаю, что мы почти наверняка друзья. Земляки , если вы знаете это старинное умное центральноевропейское слово.

Я не удивлен, что вы уже понимаете: слово, написанное незнакомцами, имеет пугающую силу… И того страшнее: незнакомцы используют эту силу с таким сводящим с ума бесчувствием и такой безответственностью… В половине случаев человеку даже не пишут – в него стреляют словами. В годы, когда я напряженно публиковал свои произведения, вся эта обстановка почти прикончила меня. Должен сказать, что все эти годы я справлялся с ситуацией с некомпетентностью, которая была чудовищно близка к совершенной. Я почти все делал неправильно, откликался на все самым нелепым образом, какой только можно вообразить. Всего несколько написанных за многие годы писем (их очень немного) были удачными. В ответ я нерегулярно и редко получал письма от родственников, мужчин, женщин или детей. Но эти письма были очень редкими, а я могу сказать без притворной, наигранной скромности (поскольку то, что я пишу, не имеет отношения к скромности), что, возможно, ни один из ныне живущих писателей-авторов художественных произведений не получает больше писем, чем я.