Жан-Доминик Брийяр - Эдит Пиаф. Без любви мы – ничто

«Была только одна вещь, которая ее интересовала, – уверяет в свою очередь Бруно Кокатрикс, – это генеральная репетиция. Потому что в этот день она должна была провести сражение… Она обожала чувствовать мурашки, бегущие по коже, то ощущение, что всегда предшествует значимым “столкновениям” с публикой. Она говорила мне: “Я хочу, чтобы их пробрало до самых костей”».

«Спрос» на выступления Пиаф был столь велик, что с 6 февраля по 29 апреля она дала в «Олимпии» более ста сольных концертов. Небывалые физические нагрузки не могли не сказаться на здоровье певицы, дважды ей становилось плохо прямо на сцене. Чтобы украсить первую часть представления, певица пригласила в свою программу нового протеже, с которым познакомилась на гастролях, предшествовавших выступлениям в «Олимпии». Счастливый избранник звался Феликсом Мартаном. Это был высокий элегантный мужчина, отличавшийся особым шармом, – все необходимые качества, чтобы понравиться Эдит. Следуя по проторенной дорожке, Пиаф тут же увлеклась этим денди и решила взять его карьеру в свои руки. Сам Феликс создал для себя образ эдакого куплетиста-оригинала, которому не чужд определенный цинизм; что касается Пиаф, то она считала, что молодой человек просто создан для романтики, для того, чтобы петь о любви. И, по мнению Филиппа-Жерара, этот романтический образ как нельзя лучше соответствовал самой сути Мартана: «Это был отличный парень, очень честный, прямой. Конечно, он извлек выгоду из всей этой истории с Эдит, он продвинулся на профессиональном поприще. Но он не стремился к этому, все случилось само собой. А для него прежде всего были важны любовные отношения с певицей».

Идиллия с Феликсом Мартаном затягивает Пиаф – после смерти Сердана Воробышек стремилась к бесконечным романам с мужчинами, и с каждым годом ее тяга к чувственным приключениям только усиливалась, начиная напоминать психическое отклонение. Певица хорошо понимала это и попыталась положить конец беспорядочным связям, выйдя замуж за Жака Пилля. Увы, все тщетно. Ей необходимо было соблазнять, влюблять, отдаваться душой и телом мужчине, «единственному мужчине в жизни». Но верила ли она сама в каждое новое чувство? По всей вероятности, нет. «Она больше не знала, куда заведет ее любовь, – рассказывает Мишель Ривгош. – Была ли она искренней, был ли он таким необыкновенным, любила она его или нет? Она всегда разыгрывала спектакль… Потому что не хотела оставаться наедине с самой собой, потому что боялась себя. А еще панически боялась одиночества» [129].

Чтобы ни за что и никогда не оставаться одной, Пиаф множила свои любовные истории. «Иногда они пересекались, – вспоминает Филипп-Жерар. – Ее многочисленные любовники сталкивались в особняке на бульваре Ланн. Порой один останавливался в одной комнате, а другой – в соседней. Она получала удовольствие от самой возможности возникновения конфликта, чувствовала себя героиней романа. Для нее все это было лишь забавной игрой. Она всегда была инфантильной».

В марте 1958 года – а в это время Эдит была одновременно любовницей Феликса Мартана и директора картинной галереи Андре Шёллера – Пиаф познакомилась с Жо Мустаки, который в ту эпоху еще не взял себе имя Жорж. Двадцатичетырехлетнего юношу в дом Пиаф привел цыган-гитарист Анри Кролла. Он представил юного знакомого как гениального поэта, композитора и исполнителя, и певица тут же предложила Мустаки продемонстрировать свои таланты. Молодой человек чуть не умер от страха и волнения и не сумел выдавить из себя ни единой ноты. Растроганная такой застенчивостью, Пиаф предложила Жо тем же вечером прийти к ней на концерт в «Олимпию». После представления Эдит уговорила Мустаки отправиться в особняк, чтобы закончить чудесный вечер в обществе многочисленных «придворных» королевы.

В своей автобиографии Мустаки подробно опишет ту памятную ночь – ночь, которая изменила его жизнь. «Вечер закончился у рояля. Эдит, словно королева, снизошедшая до своих подданных, позволяла развлекать себя удачными шутками, злыми сплетнями, льстивыми речами… Было уже очень поздно. Постепенно апартаменты опустели. Гости разъехались, и тогда она предложила мне послушать пластинки, которые только что привезла из Америки, – джаз. Я был очарован, я даже представить себе не мог, что у певицы ее возраста могут быть те же вкусы, что и у меня, – нас связала музыка. Это колдовство длилось до тех пор, пока первые лучи восходящего солнца не постучали в окно. “Наверное, пора спать”, – предложила она. Смущенный, обессиленный, я последовал за ней в ее спальню».