Жан-Ив Борьо - Макиавелли

Фома Аквинский трактовал этот сюжет с большей сдержанностью: в трактате «О правлении государей» (De regimine principum ad Regem Cypri, I, 6–7) он советует терпеть тирана, поскольку его исчезновение не обязательно приводит к концу тирании, хотя в «Сумме теологии» (Summa Theologiae) склоняется к оправданию вероятного тираноубийства: «Если бы тирания в своих бесчинствах стала, по мнению некоторых, нестерпимой, то доблестным людям надлежало бы убить тирана, подвергнув себя ради освобождения народа смертельной опасности: пример тому мы находим в Ветхом Завете [Книга Судей израилевых; III, 12 и посл.]. Некто Аод заколол мечом царя Моавитского Еглона, который держал сынов Израилевых в рабстве, и стал у них судьей. Но такое поведение противоречит учению апостолов. Святой Петр учит нас смирению и покорности перед нашими хозяевами не только тогда, когда они добры и умеренны, но и тогда, когда жить с ними мучительно трудно». Во Флоренции времен Макиавелли Данте пользовался бесспорным авторитетом и вызывал восхищение; позиция Фомы Аквинского здесь также была хорошо известна, но, поскольку проблема рассматривалась отнюдь не в одной теоретической плоскости, «республиканцы» – например, секретарь Леонардо Бруни – проявляли гораздо большую снисходительность к убийцам Цезаря, повинного в стремлении к тирании. Что касается тех, кто после 1512 г. собирался в садах Оричеллари, то для них Цезарь был фигурой малопривлекательной – они видели в нем образец тирана, хотя по очевидным причинам безопасности предпочитали обходить вопрос о его убийстве молчанием. Макиавелли не только задал его во весь голос, но и перевел в практическую плоскость.

Прежде всего, участие в заговоре чрезвычайно опасно, ибо заговор «искушает многих, но мало кто добивается желанной цели». Почему бы не согласиться с Тацитом, утверждающим, что люди «должны желать добрых государей и терпеть их, какими бы они ни были»? Макиавелли обращает свое увещевание одновременно и к тирану, и к тем, кто замышляет его убийство. Государь должен в первую очередь стараться избегать народной ненависти и остерегаться пустых угроз, которые «очень опасны, тогда как казни не несут никакой опасности, ведь тот, кто мертв, больше не может думать об отмщении». Кроме того, нельзя посягать на чужое имущество и честь – две вещи, которые «более всего оскорбительны для людей; государю ни в коем случае не следует разорять человека до того, чтоб у него не осталось ничего, кроме кинжала для мести». Попутно Макиавелли подробно разбирает опасности, грозящие заговорщикам, настаивая на необходимости втереться в непосредственное окружение предполагаемой жертвы, но главное – остерегаться доносчиков, которые в силу людской «злобности, неосторожности или легкомыслия» непременно появятся, если число потенциальных заговорщиков превысит трех-четырех человек. Лучше ограничиться всего одним сообщником, которого «вы давно и хорошо знаете и который движим теми же резонами, что и вы». Во время исполнения задуманного надо придерживаться заранее разработанного плана, учитывать, что его исполнитель может внезапно струсить, и стремиться довести дело до конца, чтобы из тех, кого предполагалось убить, в живых не остался никто. Если заговор увенчается успехом, останется всего одна опасность – возможное существование человека, желающего отомстить за смерть государя. Хуже, если идеей мщения проникнут весь народ: «Из всех опасностей, подстерегающих заговорщиков, самой большой и пугающей остается народ, дружелюбно настроенный к государю, которого вы лишили жизни». В качестве примера Макиавелли снова приводит Цезаря, вернее, его убийство: «Римский народ видел в Цезаре друга, а потому отомстил за него».

В глазах потомков «Рассуждения» выглядели республиканским манифестом Макиавелли. Этот труд, судя по всему, так и не оконченный, был опубликован только после смерти автора, в 1531 г., при поддержке Медичи, вернувшихся во Флоренцию после десятимесячной осады города Карлом V.

О том, что происходило в период, последовавший за работой над «Рассуждениями», нам известно мало, но то, что мы знаем, позволяет предположить, что Макиавелли горько переживал свою вынужденную праздность. Переписка с Веттори завершилась письмом от 31 января 1515 г. После этого в нашем распоряжении нет ни одного документа, свидетельствующего о том, что между Макиавелли и Медичи существовали какие-либо отношения, – вплоть до 17 марта 1520 г., которым датировано письмо Филиппо Строцци его брату Лоренцо. Вообще от периода 1516–1518 гг. сохранилось очень мало документов: несколько писем Макиавелли племяннику Верначчи, в том числе письмо от 8 июня 1517 г., в котором он описывает шаткость своего положения: «Вынужденный оставаться в деревне из-за свалившихся на меня несчастий, кои еще продолжаются, я порой целый месяц проживаю, не помня себя…» Не сломаться окончательно ему помогают редкие поручения, которые ему доверяет (и платит за труды) Паоло Веттори, определенно более энергичный, чем его брат: именно по просьбе Паоло Макиавелли в октябре 1516 г. ездил с некоей миссией в Ливорно.