Дэвид Маккаллоу - Братья Райт. Люди, которые научили мир летать

Подобно большинству людей, оказавшихся в Париже впервые, Уилбур хотел увидеть как можно больше и преодолевал пешком огромные расстояния, намного большие, чем раньше. Те 10–15 километров, которые он проходил по палубе корабля во время плавания через Атлантику, казались теперь легкой разминкой. Как только у него появлялось свободное время, он уходил в город и гулял там один. В Париже была весна, на бульварах цвели каштаны.

Расстояние от Лувра до Триумфальной арки составляло почти три с половиной километра, писал Уилбур, и это были сплошь сады и эспланады с тысячами скульптур. Он поднимался по трем сотням ступеней на смотровую площадку на Триумфальной арке, прогуливался по набережным Сены до острова Сите, шел до Оперы, спускался по улице Риволи до лежащей в трех километрах площади Бастилии. В воскресенье утром он поднялся на вершину Монмартра – для этого пришлось пройти очередные три километра и преодолеть более чем 300 ступеней.

Ему нравилось, что так много открытого пространства отводится под значимые общественные здания. «В Париже земля щедро выделяется под общественные нужды», – написал Уилбур в длинном и подробном письме епископу Райту. У французов было чему поучиться касательно расположения общественных зданий.

«Перед каждым зданием всегда есть открытое пространство размером с городскую площадь… Кроме того, почти всегда есть широкий проспект, ведущий прямо к нему и позволяющий увидеть его с большого расстояния. Именно это, и в равной степени сами здания и памятники, делает Париж столь великолепным городом».

Если бы такой город, как Нью-Йорк, был организован подобным образом! Тогда даже нью-йоркские небоскребы, как, например, отели «Бельмонт» и «Никербокер», будь они расположены правильно, были бы «превосходны».

Казалось, Уилбур впитывал все, что видел. И на что бы ни смотрел, он внимательно это изучал. Некоторые достопримечательности он нашел «немного потрепанными». На куполе Дома Инвалидов, в котором был похоронен Наполеон, сошла половина позолоты. То же самое относилось к пьедесталу Египетского обелиска на Вандомской площади: Уилбур с сожалением констатировал, что большая его часть покрыта черными царапинами.

Он провел много времени в Пантеоне, в котором, объяснял он Кэтрин, не проводили богослужения, а хоронили величайших людей Франции. Уилбур решил, что купол Пантеона, если смотреть изнутри, «не очень велик» – слишком высокий в пропорции к диаметру, как если бы смотреть в колодец, но интерьер «впечатляет».

Уилбур воспринимал архитектуру серьезно и вдумчиво и выносил суждения самостоятельно, независимо от того, что говорилось в его красном путеводителе от Бедекера. Нотр-Дам его разочаровал. «Мое воображение рисовало картины более живые, чем мои глаза». Он решил, что неф собора слишком узкий, окна верхнего ряда слишком высоки, а внутри слишком темно. «Колонны выглядят такими тяжелыми и расположены так близко друг к другу, что двойные проходы с каждой стороны закрывают вид на собор изнутри, если стоять в нефе».

Удивительно, писал он в другом письме, видеть, как тысячи людей пьют вино и едят на улицах, сидя за вынесенными на свежий воздух из ресторанов маленькими столиками «прямо на тротуарах».

Часто Уилбур сам проводил время подобным образом в качестве гостя Харта Берга. Они обедали в ресторане «Бовинс» на улице Клиши на Монмартре, посещали бар «Анри» на рю Вольне, а в знаменитом «Английском кафе» наслаждались ланчем в обществе миссис Берг.

Уилбур проводил свободное время в Париже с максимальной пользой и столь же интенсивно, как и всегда, используя каждый час бодрствования так, будто знал, что больше подобная возможность ему не представится.

Из всего, что предлагал ему Париж, он предпочитал Лувр, куда возвращался снова и снова, проводил там целые часы и покрывал километр за километром, блуждая по длинным галереям. Описания картин, которые он видел, занимали целые страницы – это был признак огромного интереса к искусству в семье в целом и особенно у Кэтрин.

Он предпочитал Рембрандта, Гольбейна и Ван Дейка. Картины Рубенса, Тициана, Рафаэля и Мурильо восторга не вызывали. «Мона Лиза» стала для него таким же разочарованием, как Нотр-Дам. «Должен признать, что картины прославленных мастеров, которые произвели на меня самое большое впечатление, не входят в число самых известных». «Иоанна Крестителя» Леонардо он предпочел «Моне Лизе». А самое сильное впечатление на него произвели работы фламандского живописца XVII века Антониса Ван Дейка.