Поль Пресьядо - Квартира на Уране - хроники перехода

Как вы можете, как мы можем строить всю систему видимости, репрезентации, признания суверенности и политического признания, исходя из подобных категорий? Вы действительно думаете, что вы мужчина или женщина? Что мы гомосексуалы, гетеросексуалы, интерсексы или транссексуалы? Вас не тревожат подобные категории различения? Вы в них верите? Это на них зиждется суть вашей человеческой идентичности? Если у вас ком подкатывает к горлу, когда вы слышите какое-то из этих слов, не молчите – это всё многообразие космоса бушует в вашей груди, как в той истории с телескопом Гершеля.

Что будет, если я скажу вам, что гомосексуальности и гетеросексуальности не существует в отрыве от бинарной и иерархичной таксономии, цель которой – защитить господство главы семейства над воспроизводством жизни. Гомосексуальности и гетеросексуальности, транссексуальности и интерсексуальности не существует вне колониальной капиталистической эпистемологии, которая отдает приоритет сексуальным практикам воспроизводства как стратегии по управлению населением и воспроизводству рабочей силы, воспроизводству населения как потребительской силы. Не жизнь себя воспроизводит, а капитал. Все эти категории – карта, навязанная властью, а не территория жизни. Но если гомосексуальности и гетеросексуальности, транссексуальности и интерсексуальности не существует, то кто же мы тогда? Как мы любим друг друга? Попробуем представить.

Мой сон возвращается, и я понимаю, что мой переход – это новая форма уранизма. Я не мужчина, я не женщина, не гетеро-, не гомо-, не би-. Я диссидент системы однозначных гендерно-половых различий. Я – многообразие космоса, запертое в бинарном политическом и эпистемологическом режиме, и я взываю к вам. Я – уранист, скованный ограничениями технонаучного капитализма.

Как и Ульрихс, я не несу вестей с окраин, я принес вам краешек горизонта. Я пришел с вестями с Урана, а Уран – ни Божье царство, ни клоака. Всё совсем наоборот. При рождении меня записали как девочку. Потом говорили, что я лесбиянка. Затем я решил назначить себе регулярные дозы тестостерона. Я никогда не думал, что я мужчина. Я никогда не думал, что я женщина. Я был сразу многими. Я никогда не считал себя транссексуалом. Мне захотелось поэкспериментировать с тестостероном. Мне нравится его вязкость, текучесть, непредсказуемость изменений, которые он несет, интенсивность аффектов, которые он провоцирует спустя сутки после введения. Его способность при регулярном введении изменять идентичность, проявлять те органические слои, которые без его воздействия остались бы невидимыми. Здесь, как и везде, имеют значение единицы измерения: дозировка, частота введений, их ритм и порядок. Мне хотелось измениться до неузнаваемости. Я не обращался за тестостероном в медицинские учреждения, которые предлагают гормональную терапию для лечения так называемой гендерной дисфории. Мне хотелось жить на тестостероне: пропускать сквозь него интенсивность моего желания, множить мои лица, изменяя мою субъективность, создавать тело, которое бы стало революционной машиной. Я до такой степени исказил маску женственности, которую общество прилепило к моему лицу, что мой паспорт оказался нелепым просроченным старьем. А затем, безо всяких уловок, мне пришлось согласиться на звание транссексуала, «душевнобольного», чтобы медико-правовая система признала во мне живое человеческое тело. За это новое имя мне пришлось поплатиться своим телом.

Решившись создавать свою идентичность при помощи тестостерона, – как шаман, который создает свою при помощи определенных растений, – я принимаю негативность моего времени, негативность, которую я обязан олицетворять и с которой могу бороться только путем этого парадоксального воплощения: быть транс-мужчиной в XXI веке, феминисткой с мужским именем внутри движения #MeToo, не верить в гетеропатриархальную систему, но стать потребителем фармакопорнографической индустрии. Моя жизнь в качестве транс-мужчины – одновременно кульминация старого сексуального режима и начало его краха, апогей нормативного развития этого режима и предвестие его грядущей мутации.

Я пришел говорить с вами: живыми и мертвыми; с теми, кто живет так, будто уже умер; но особенно – с проклятыми и невинным детьми, которые только должны родиться. Мы, уранисты – выжившие после политического покушения на систематическое детоубийство. Мы были еще малы и не могли себя защитить, но мы пережили попытки убить в нас радикальное многообразие жизни и желание изменить имена всех вещей. Мертв ли ты? Родятся ли они только завтра? С опозданием или с опережением – но я вас поздравляю.