Джошуа Купер Рамо - Седьмое чувство. Под знаком предсказуемости - как прогнозировать и управлять изменениями в цифровую эпоху

В течение сорока восьми часов своей короткой и незабываемой жизни, как позднее было установлено, червь Морриса стал самым мощным параллельным компьютером в истории. На пике своего развития ему удалось достичь скорости обработки 400 миллиардов операций в секунду – примерно в два раза большей, чем скорость самых дорогих суперкомпьютеров на тот момент.

Как и любая неожиданная эпидемия, червь стал важной социальной, культурной и технологической вехой. Во-первых, за этим последовал арест Морриса. Ему был назначен штраф в размере $10 000, общественные работы и несколько лет испытательного срока. Позже он продолжил создание влиятельной интернет-компании, сотрудничал с факультетом MИТ и был удостоен самых высоких наград в области вычислительной техники за свои (и коллег) усилия.

Затем, спустя год после того, как вирус был окончательно ликвидирован, компьютерный ученый Фред Коэн, один из самых первых специалистов в области вредоносных программ – человек, который, собственно, изобрел термин «компьютерный вирус», – написал статью, где оспаривалось утверждение, что все компьютерные вирусы являются вредоносными. Его внимание привлекли сказочные, невероятные рекорды червя Морриса: 400 миллиардов вычислений за каждую секунду. «Функции и возможности, которые делают компьютерные вирусы серьезной угрозой целостности компьютера, – написал он, – могут также преобразовать его в мощный механизм». Это оптимистическое приукрашивание вирусов вызвало яростную негативную реакцию. Евгений Спаффорд, не менее известный компьютерный исследователь, открыл ответный огонь: «Для кого-то репутация доктора Коэна послужит мотивирующим фактором в неконтролируемом написании любого вида вирусов. Даже с теми оговорками, о которых было им сказано, это означает действовать безответственно и аморально».

Итак, это напоминает линию водораздела. Червь Морриса, как пример поистине тотальных связей, взаимодействий и скоростей, является моделью мира, в котором мы живем в настоящее время. Но кто прав при определении последствий? Коэн или Спаффорд? Хотим ли мы, чтобы наш мир сгинул прочь, сверхбыстро, сжавшись до абсолютного нуля?

Мы все можем решиться бороться против самой идеи существования глобальной сети, как это было предложено Спаффордом. Или же мы можем, как и предлагал Коэн, смотреть на ужасающе быструю природу нашего мира, но наблюдать нечто удивительное. Конечно, Спаффорд не был неправ. Существует что-то устрашающее и путающее мысли в идее преднамеренного создания компьютерных вирусов, действующих быстро и беспощадно. Но в мире коммуникаций, в который мы погружаемся все больше, также существует достаточно путаного. Сети тянутся к каждой существующей структуре. Они сообщают о самых простых и самых важных сведениях о человеке – нашей ДНК, наших свадебных фотографиях, наших полных надежды голосовых сообщениях, самых необходимых знаниях, наших скромных способах защиты против катастроф. В своей скорости и глубине, в своем все более всеобъемлющем понимании каждого из нас и нашего мира, этот новый порядок глобальных сетей является самым удивительным, что мы когда-либо создавали, и самым страшным. Вспомните на мгновение мечту Хиллиса о его параллельном компьютере: «Возможность настроить топологию машины в соответствии с топологией задачи». Что, если бы мы действительно могли переформатировать наш образ мыслей, наши сети, политику и экономику, чтобы соответствовать проблемам, с которыми мы сталкиваемся сейчас? Бедность. Фундаментализм. Неравенство различных видов. Болезнь. Седьмое чувство показывает нам, как и предпринимателям, и торговцам, и террористам, тот топологический ландшафт, на котором мы сможем начать строить новые сооружения.

«Человек может отсрочить свое просвещение, но только на ограниченный период времени», – писал Иммануил Кант в своем эссе восемнадцатого века «Что такое Просвещение?». Кант объяснял, что означает этот процесс. Мы могли бы сказать: «Человек может отсрочить свой переход к «сетевой» зависимости, но только на определенный период времени». Рассмотрим это в контексте понимания тех условий коммуникаций, над которыми мы работали до сих пор. Что же мы сумели выяснить?

Во-первых, сети стремятся распределять свое влияние такими способами, которые являются новыми в истории человечества. До эпохи Просвещения власть была сконцентрирована в руках священников, королей и военных. Цепь событий, берущих начало в эпоху Реформации и далее вплоть до времен Промышленной Революции, постепенно начала высвобождать ее. Демократия и капитализм привели к передаче политикой власти большинству и процветанию растущего среднего класса. Но глобальные сети, как мы уже видели, параллельно перераспределяют и концентрируют свое влияние с такой интенсивностью, которая прежде была неведома в истории человечества. Сети вложили в наши руки больше энергии, чем любое предшествующее поколение; они оказали большое влияние на новые и могущественные компании и протоколы. Признак власти, к которой мы могли бы присоединиться: компании с миллиардом пользователей (и состоянием в миллиард долларов) могут быть созданы с захватывающей дух скоростью. Беспилотники, финансовые деривативы, взаимосвязанные террористы, волны мигрантов, оторванные от своих государств, но подключенные к технологическим коммуникациям, – все это продукты влияния информационных сетей. Большая часть мира тем не менее до сих пор не полностью подключена к глобальным сетям. Вот почему мы говорим, что живем в революционную эпоху.