Мария Ялович-Симон - Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг.

Громовой хохот. Меня буквально с души воротит. В этот миг я твердо решила: что бы ни случилось с этими людьми, со мной такого не будет. Мне с ними не по пути.

Неподалеку от меня сидел какой-то человек без головного убора. Рядом на вешалке висела шляпа. Я спросила:

– Извините, это ваша шляпа?

– Да, моя, – ответил он, – странный вопрос.

– Можно попросить вас об одолжении? Проводите меня до двери!

Он посмотрел на меня как на сумасшедшую. В известном смысле так и было, от страха и отвращения. Я положила на стол монеты за суррогатный кофе плюс чаевые, и мужчина проводил меня до двери. Мне требовался провожатый, чтобы выйти наружу, и я была счастлива, когда вновь очутилась на улице.

Как часто папа цитировал “Пиркей авот” , то бишь “Поучения отцов”: “Не отделяйся от общины!” Но то, что деградировало, распадалось и обречено смерти, уже не было моей общиной. Я не желала к ней принадлежать.

Среди немногих людей, с которыми весной 1942 года я еще регулярно общалась, была и Тони Киршштайн. Знакомство наше состоялось на воскресной прогулке с папой. Однажды, когда мы проходили мимо театра Еврейского культурного союза на Коммандантенштрассе, там как раз закончился утренний киносеанс. Публика высыпала на улицу.

– Привет! – поздоровалась с нами какая-то дама с белокурыми кудряшками и хорошеньким личиком, вышедшая из кино.

– Тони Киршштайн! – обрадовался папа.

Семья Эгер знала доктора Антонию Киршштайн уже много лет. Она была женой школьного товарища моего дяди Херберта. Этот Феликс Киршштайн толком так ничему и не выучился, но любил жить на широкую ногу. Барышня Антония, за которой давали большое приданое, оказалась для него просто находкой. Он женился на ней, но годами без зазрения совести ей изменял. Ко времени упомянутой встречи они давно развелись.

Тони Киршштайн была человеком незаурядным. Она стала врачом, специалистом по неврологии и психиатрии, а еще раньше получила полное образование как оперная певица. Улыбаясь, она выглядела красавицей: на щеках появлялись ямочки и виднелись ровные зубки. Но как только вставала, все сразу замечали, что она инвалид. Двусторонний вывих бедра, а потому так называемая утиная походка: она по дуге выдвигала одну ногу вперед, после чего подтягивала другую.

Тогда, перед кинотеатром, она, подхватив под руку некоего мужчину, сказала: “Разрешите представить: папа Лев Двадцать Второй”. Этого человека действительно звали Лео, и, по ее словам, он был двадцать вторым по счету мужчиной, с которым ее связывали нежные чувства. Дело в том, что она без стеснения хвасталась количеством мужчин, побывавших в ее постели.

Мне она с первого взгляда очень понравилась. Мои родители не были мещанами, однако общение с Тони Киршштайн мама вряд ли бы одобрила. Но мама умерла, а нынешние безумные времена поневоле сближали людей, и они более не обращали внимания на традиционные условности. Словом, некоторое время мы разговаривали, стоя у входа в кинотеатр, пока Тони Киршштайн не сказала: “Нам ведь незачем пускать тут корни, а я, кстати говоря, живу совсем рядом, на Нойе-Якобштрассе”. В ближайшем будущем, продолжала она, мы непременно должны заглянуть к ней, чтобы поговорить в свое удовольствие. Чашечка суррогатного кофе всегда найдется. Вот так и началась наша дружба.

Позднее именно Тони помогла мне устроиться у Якобсонов. Самой ей пришлось отказаться от квартиры и вместе с сыном, который был немного моложе меня, снять комнату неподалеку от Софи-Шарлотте-плац, у спесивой старой дамы. Хозяйка когда-то была очень богата. Ее муж объездил весь мир и привозил ей дорогущие, ручной работы вещицы. У Тони Киршштайн – ее тоже лишили права работать врачом – денег не было. Поэтому она частенько брала из большого шкафа с сувенирами какую-нибудь безделушку и продавала ее на черном рынке. Обнаружив это, хозяйка завопила: “Какой ужас! Вы воровка!” – “А что же мне делать, черт тебя побери, старая кочерга!” – огрызнулась Тони.

Однажды мне довелось стать свидетельницей подобной ссоры. Кошмарное зрелище. С одной стороны, Тони Киршштайн совершенно опустилась, с другой же – была бесконечно щедра: делилась со мной и со своим сыном последним куском хлеба.

У нее регулярно собиралась веселая компания, в которой я тоже охотно участвовала. Там я познакомилась с доктором Людвигом Дальхаймом, пожилым господином из весьма ассимилированной семьи. Он отличался некоторой манерностью и не упускал случая упомянуть, что посещал гимназию “лаковых сапог” – так называли в ту пору элитарную Королевскую вильгельмовскую гимназию. Его жена Теа, урожденная Толлер, приходилась племянницей знаменитому Эрнсту Толлеру [18] Эрнст Толлер (1893–1939) – немецкий писатель, драматург-экспрессионист, революционер, антифашист, глава Баварской Советской Республики (6–12 апреля 1919 г.). В 1933 г. эмигрировал из Германии. Покончил с собой после победы Франко в Испании. (Прим. перев.) . В квартире супругов проживала вдобавок сестра Дальхайма, Хильдхен, страдавшая слабоумием. Семья Дальхайм всю жизнь стыдилась ее, прятала от людей и фактически держала под замком в ее комнате.