Мария Ялович-Симон - Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг.

– Как странно! Здесь написано: “Повторное уведомление”. А первого я вообще не получала.

Послали меня в прядильную мастерскую, маленькое предприятие с так называемым еврейским участком. А до того назначили осмотр гинеколога, невесть почему. Пожилой врач, независимо практикующий на Вюлишштрассе, вызвал всех нас, женщин и девушек, на одно и то же время, так что пришлось часами торчать в очереди. Там я встретила семнадцатилетних близняшек Ханнелору и Роземари Херцфельд, с которыми была шапочно знакома. На два года моложе меня, обе держались робко и уважительно, воспринимая меня как тетушку. Даже книксен сделали.

Когда вызвали первую еврейку, при осмотре возникла сложность. Врач вышел в приемную и спросил:

– У вас у всех так переполнен пузырь, что внутрь не попадешь?

Мы ответили:

– Нам нельзя воспользоваться туалетом, он здесь только для арийских пациентов, а где туалет для евреев, неизвестно.

– Дуры! – рявкнул он. – Моча есть моча, а дерьмо – дерьмо! У всех людей одинаковое! Живо все по очереди в туалет!

Затем настал черед близняшек. Он вышел из кабинета и громогласно объявил:

– Интереснейший случай! Однояйцовые близнецы, девицы, семнадцать лет! Вам всем надо посмотреть!

Его жена и четыре-пять других дам в нарядных шелковых платьях – кофейный кружок – пошли смотреть. А с ними какой-то ремесленник, который, опустив голову, смущенно мял в руках шапку, потому что чувствовал себя крайне неловко.

Работа в прядильне была кошмаром. Меня поставили в ночную смену, и на работу я шла по совершенно темным улицам. Впотьмах то и дело спотыкалась, а иной раз и падала. Помещение, где мы работали, тоже освещалось очень плохо.

Работницы стояли на большом расстоянии друг от друга у длинной стены, на которую насаживали все новые веретена и запускали станок. В первый раз нитка у меня сразу же порвалась. Бригадирша завопила:

– Это граничит с саботажем! Дура безмозглая!

Через несколько дней я пошла в контору и сказала одной из сотрудниц помоложе:

– Я правда очень стараюсь, но у меня больные нервы, и нитки постоянно рвутся. В последнее время мне довелось много пережить. Им от меня одно расстройство.

В этот миг вошла бригадирша и тотчас разоралась:

– Вышвырнуть надо эту жидовскую свинью, дуру набитую, она даже плевка не стоит!

Разобравшись в конторе с каким-то чепуховым делом, она опять ушла. А я сказала:

– Да, пожалуйста, увольте меня. Сама-то я уволиться не могу.

– Вот как, – ответила конторщица, – я не знала. Ладно, мы вас уволим. Ведь ваша бригадирша сказала, что вы полная неумеха.

Она выдала мне нужные документы и приветливо пожелала всего доброго.

Но обо мне, конечно же, сообщили на биржу труда. Я опять получила повестку и опять не явилась. Принесли вторую, но я решила, что пойду, когда получу третью. Однако вышло иначе.

До недавних пор моим соседом у Якобсонов был Гарри Каплан, официант, игравший на трубе. Когда его забрали на депортацию, я от неописуемого ужаса и отчаяния просто легла в постель и натянула на голову одеяло. И вот, когда я была дома одна, в дверь опять позвонили. Почтальон принес Каплану заказное письмо. Я объяснила, что его нет, забрали.

– Вот как! Тогда я знаю, чтó написать: “Не проживает, отбыл на Восток”, – сказал пожилой почтальон. – Кстати, у меня тут еще одно письмо. Здесь должна проживать барышня Ялович.

Я мгновенно узнала конверт: новая повестка на биржу труда.

– Вы и тут напишите: “Не проживает, отбыла на Восток”, – быстро сказала я.

Короче говоря, из картотеки биржи труда меня вычеркнули, потому что я имела наглость сообщить властям, что меня уже депортировали.

По выходным я часто встречалась с Рут и Норой. Мы вместе гуляли, и они рассказывали, что нового в цеху. Например, я узнала, как реагировали сименсовские наладчики на вышедшее в сентябре 1941-го полицейское распоряжение, которое обязывало евреев публично носить желтую звезду.

Шульц и Херман, понятно, возмутились. Нацист Штаковски тоже сказал, что так нельзя. А еще двое, Штраль и Бедурке, которых я вечно путала и считала закоренелыми нацистами и людьми очень недалекими, весьма внятно пробурчали: “Нами правят преступники!” У одного из них были родственники в деревне, и с тех пор он временами угощал девушек бутербродами с ветчиной.

Гуляя с Рут и Норой, я постепенно придумала особый план: решила использовать эти прогулки, чтобы хорошенько изучить город Берлин и его обитателей. У подруг моя социологическая игра энтузиазма не вызывала, но все же они в ней участвовали, ради меня. Нора намечала маршруты в разные места города, неизменно расположенные далеко от исходного пункта. В промежутках располагались различные остановки, где я рассчитывала спросить дорогу у полицейского.