Мария Ялович-Симон - Нелегалка. Как молодая девушка выжила в Берлине в 1940–1945 гг.

– Как мило с вашей стороны напомнить мне про документы. Я не подумала, не знала, что их надо всегда иметь при себе. В самом деле, очень мило! Ведь встреться мне не такой любезный сотрудник, я бы впрямь заработала неприятности.

На лице у горбуна отразилась сущая мимическая битва: он не знал, радоваться ему или злиться, наградить меня плевком или обнять. Он помедлил, погрозил мне пальцем и сказал:

– Ладно, теперь будете знать. В другой раз имейте удостоверение при себе!

Обошлось. Опять повезло. Но я сразу же вернулась домой и решила теперь не ходить постоянно с этой окаянной звездой.

Я хорошо знала в окрестностях так называемые проходные подъезды. Летом все было проще простого: надеваешь на улицу легкую жакетку со звездой, ныряешь в какой-нибудь подъезд, снимаешь жакетку и выходишь через другую дверь, уже без звезды. Зимой, понятно, этот вариант отпадал.

Мать моей подруги Ирены Шерхай показала нам, как надо пришивать звезды. И мы одним движением могли оторвать звезду, а после иголкой с заранее вдетой ниткой, которую втыкали в подкладку пальто, мигом пришить снова. И теперь я шла по своему кварталу согласно предписаниям, со звездой на пальто. Но уже через десять минут была свободным человеком, без звезды. А на обратном пути водворяла звезду на место.

Если просто прикрыть этот знак, то все может кончиться прескверно. Однажды на Нойе-Шёнхаузер-штрассе я стала свидетельницей такой сцены. “Стой!” – скомандовали двое в штатском старику в нескольких шагах впереди меня. Затем щелкнули наручники. Этот человек, с виду типичный еврей, не рискнул выйти из дому без звезды, но и не хотел носить звезду открыто, как предписано. Он прижал к груди портфель и наполовину прикрыл звезду. Этого оказалось достаточно, чтобы взять его под стражу и увести.

Зимой 1941–1942 года угроза нарастала и, точно петля на шее, душила меня все сильнее. Я изнывала от страха. Хотела спастись, но не знала как.

Зачастую мне было совершенно нечем заняться. Тогда я бродила по городу, навещала знакомых, даже самых шапочных, чтобы побольше узнать. И постоянно слышала горестные вести: здесь кого-то забрали, там кто-то получил приказ о депортации. Я вконец изголодалась и была в таком отчаянии, что на лестнице сперва делала маленькое упражнение на расслабление и только потом нажимала кнопку звонка. Дыхательная гимнастика помогала расслабить лицевые мышцы. Когда дверь открывали, я быстро говорила: “Извините, я вас не задержу. Просто не могла пройти мимо, не спросив, как ваши дела”. Обычно у меня была заготовлена какая-нибудь любопытная новость, суды-пересуды, чтобы немножко развеселить хозяев. Если везло, меня угощали чашкой суррогатного кофе с сухариком или еще каким-нибудь пустяком.

Однажды я зашла и в кондитерскую “Добрин”. Некогда это кафе считалось в Берлине весьма престижным. В субботний вечер после прогулки по магазинам непременно заходили в “Добрин” на Кёнигштрассе. Филиал на Хакешер-Маркт существовал до сих пор, правда не такой изысканный, и посетители теперь были почти сплошь евреи. Я слыхала, что там можно немного развеяться и за считаные пфенниги выпить чашку суррогатного кофе.

Я пошла туда одна, как всегда. Открыв дверь, увидела помещение, полное мужчин в лыжных кепках [17] Головной убор из войлока, с козырьком и опускаемыми отворотами по бокам и на затылке. В армейском варианте известен как “бергмютце” и “гансовка”. ( Прим. ред.) . Я терпеть не могла эти головные уборы, они походили на кепки штурмовиков и одновременно стали униформой опустившихся евреев. Наушники с помощью тонких тесемок, наподобие шнурков, можно было подвязать наверх. С бантиками на макушке эти кепки выглядели настолько глупо, что у меня руки чесались сбить их с еврейских работяг. “Сделайте наконец хоть что-нибудь! Зачем еще и в униформу рядиться! Зачем ходить в одинаковых овечьих шкурах!” – так мне хотелось крикнуть. Под кепками, увы, прятались не волки в овечьей шкуре. Скорее овцы.

Я села, заказала и выпила суррогатный кофе. Как вдруг меня обуял удушливый страх. Мне казалось, в любую минуту в этот свинарник ворвется гестапо. Я вправду подумала “в свинарник” и неловко уставилась в пол. Он был чисто выметен и навощен. Я ощущала не внешнюю грязь, а внутреннюю нечистоплотность этих людей, пьющих суррогатный кофе.

В нескольких столиках от меня какой-то мужчина в лыжной кепке кричал другому:

– А вот этот слыхал? В квартире, где в каждой комнате живет по еврейской семье, двенадцатилетняя девчонка читает оставленную кем-то книгу и спрашивает у отца: “Папа, а что такое комета?” И папаша отвечает: “Комета – это звезда с длинным хвостом”. “А-а! – отвечает девчонка. – Значит, дяденька Розенталь из соседней комнаты – комета”.