Дэвид Брукс - Бобо в раю. Откуда берется новая элита

Такое впечатление, что интеллектуалы 1950-х пестовали это ощущение битвы, непрерывных атак со стороны сурового мира коммерции. Ополчившись против журналистики, рекламы и культуры «селебрити», они отражали приступы филистеров и обывателей. «Неприязнь обычного человека к интеллектуалу постоянна и повсеместна», – писал Жак Базун в «Доме интеллекта». «Антиинтеллектуализм в американской жизни» Ричарда Хофстадтера стал пушечным выстрелом в войне между сознанием и материей. Основной угрозой для независимого интеллектуала он считал деньги и связанные с ними соблазны. Коммерция – враг искусства. Когда роман Нормана Мейлера «Нагие и мертвые» стал бестселлером, у писателя возникло немало проблем с друзьями из интеллектуалов. Именно коммерческий успех послужил для них главным свидетельством того, что с книжкой что-то не так.

Коммерческая культура тоже не рвалась в атаку с крупными купюрами наголо. Она подкралась коварно, во чреве троянского коня обывательской культуры middlebrow [37]и образованности. Сегодня нам сложно понять ту ярость, с которой высоколобые интеллектуалы 1950-х совершали свои нападки на образованного обывателя. Культура middlebrow тех лет проявлялась в популярной, но сравнительно приличной музыке, искусстве и литературе, примеры которой встречались в журнале Saturday Review (где не стеснялись заголовков типа «Будущее принадлежит образованным» и «Искусство дарит нам жизнь и мир»), в изданиях, рекомендованных дайджестом «Книга месяца», или в пьесах Тортона Уайлдера. Образованный обыватель потреблял высокую культуру с чувством глубокого самоудовлетворения, просто потому, что это полезно. В ретроспективе культура образованного обывателя 1950-х видится скучноватой и претенциозной, но благонамеренной и достойной куда больших симпатий, нежели сменивший ее масскульт торжествующей безграмотности.

Совсем иначе эту культуру воспринимали тогдашние интеллектуалы. Они набрасывались на нее с такой ненавистью, что волосы встают дыбом. Несколькими десятилетиями ранее Вирджиния Вулф вела ту же войну и называла образованных обывателей не иначе как «липкая слизь» и «тля зловредная». Клемент Гринберг называл их «вероломной» силой, которая «обесценивает самое драгоценное, заражает здоровых, развращает честных, и отупляет мудрых». Самая знаменитая атака была предпринята Дуайтом Макдональдом в эссе, озаглавленном «Масскульт и культура образованных обывателей», где он проклинает «липкую жижу» МоМА и Американского союза защиты гражданских свобод [38]и клеймит обывательскую культуру, не стесняясь в выражениях: «опасность», «враг у ворот», «болото».

Образованные обыватели вовсе не стремились вступать в братство идеепоклонников. Они, скорее, хотели притянуть мир возвышенных идей поближе к земле, чтоб отдать его в лапы представителей среднего класса и коммерческой посредственности. Они хотели поглотить высокий интеллект, поставить его на службу утилитарным интересам и сделать его развлечением для буржуазии. Им хотелось читать Великие Книги, чтобы производить нужное впечатление на собеседника, чтобы было чем блеснуть в разговоре. Интеллектуалам приходилось обрубать щупальца коммерческой культуры, даже если она подкрадывалась, прикрывшись репродукциями Микеланджело.

В почти маниакальной самоуверенности интеллектуалов тех лет есть что-то подкупающее. Верное служение миру идей – это ли не мечта? Пожалуй, книги и идеи в то время и вправду значили больше, чем сегодня. В то же время самомнение мыслителей тех лет часто было нецелесообразно. Отгородившись от деятелей реальной политики, они оторвались от действительности. Выдуманные ими заговоры и смелые заявления о текущем положении дел в ретроспективе видятся весьма смутными. Так или иначе, сегодня все это уже воспринимается, как эпоха динозавров. Нынешние интеллектуалы, вместо того чтобы защищать свою самость, отрицают различия между собой и остальным миром. Основной феномен информационного века в сопряжении осязаемого с неосязаемым: продукт сознания теперь легко становится рыночным продуктом. Потому и оппозиции, которые были так важны для интеллектуалов 1950-х, в новом веке кажутся архаичными. Сегодняшний студент, мечтающий стать интеллектуалом, смотрит на мир и не видит в нем литературных критиков, чье влияние было бы сопоставимо с авторитетом Эдмунда Уилсона или Лайонела Триллинга.

Зато он/она видит десятки звезд из академической среды, которые, пересекая границы, преуспевают и в интеллектуальной сфере, и на телевидении, и в частных консалтинговых фирмах, и на страницах популярных изданий. В 1950-х такого гибридного вида просто не существовало. Юный интеллектуал сегодня равняется на таких шестизначных деятелей, как Генри Луи Гейтс – предприимчивый профессор Гарварда, а кроме того, ведущий документальных фильмов на PBS, автор журналов «Нью-Йоркер» и Talk, не говоря уже о бесчисленных конференциях, энциклопедиях и прочих проектах, для личного участия в которых необходимо активное клонирование. Среди других ориентиров Генри Киссинджер, который от изучения Меттерниха перешел к политике, после чего стал экономическим консультантом; Стэнли Фиш из университета Дьюка, который нередко берет с собой в лекционный тур консервативного оппонента; И. Джей Дион, исполняющий роль публичного интеллектуала в растущих как грибы аналитических центрах; Эстер Дайсон, низвергающая свои теории на дорогих технологических конференциях.