Дэвид Брукс - Бобо в раю. Откуда берется новая элита

1960-е выпустили джинна эмансипации из бутылки американского общества, однако антиномизм смешался с духом предпринимательства, который ассоциируется у нас с 1980-ми. Этот замес оправдал капитализм в среде его самых непримиримых критиков и, с другой стороны, легитимировал контркультурные демарши в среде деловой элиты. Что бы там ни было, в конечном итоге этика бобо оказала на Америку весьма положительное влияние. За последнее десятилетие наблюдался бурный рост предприятий, которые отвоевывают сектор за сектором мировой экономики. Американские компании совмещают творческий подход с высокой эффективностью. Белл полагал, что наблюдает закат буржуазии, однако сегодня складывается впечатление, что буржуазия получила новое рождение, поглотив богему и будучи поглощенной богемой с ее творческой энергией.

В 1954 году Ирвинг Хоу написал для журнала Partisan Review эссе под названием «Век соглашательства», темой которого стал упадок в интеллектуальной жизни Америки. «Самые плодотворные периоды интеллектуальной жизни Америки, как правило, совпадают с подъемом богемы», – считал Хоу. Когда мыслители и художники уходят из буржуазной юдоли, с ее устаревшими правилами и приличиями, чтобы жить отдельно в мире искусства, идей и духа, новые замыслы льются рекой. Тем не менее Хоу чувствовал, что богемная идеология начинает ослабевать. И виной этому были деньги. «Некоторые интеллектуалы попросту „продались“, и у каждого из нас найдутся примеры, возможно одни и те же, – писал Хоу. – Однако куда более мощный и коварный процесс, это постепенное расшатывание твердой, отстраненной позиции и интеллектуальной автономии. А связано это с соблазнами повышения уровня жизни». Интеллектуалы, используя слова Хоу, перестали занимать «твердую отстраненную позицию». Они устраивались на работу в госструктуры, заседали в общественных комитетах, разъезжали с лекциями по стране, писали в массовые издания и преподавали в школах для взрослых; в общем, заступили на территорию бизнеса и политики. В ходе такого сотрудничества они утрачивают нечто весьма существенное, продолжал Хоу, а именно: «интеллектуальное призвание – саму идею, что жизнь можно посвятить ценностям, осознать которые основанная на коммерции цивилизация не в состоянии». Вливаясь в мейнстрим буржуазной культуры, интеллектуалы отказывались от неограниченной свободы, полагал Хоу, сами выбивая у себя почву из-под ног. «Сегодня у писателя зачастую просто нет выбора, он вынужден писать в журналы типа „Нью-Йоркер“, а часто и в куда менее приличные издания», – сетует Хоу. Некоторые пережили искушение прессой и сохранили свою индивидуальность, заключает он, но «на каждого автора коротких рассказов, выжившего в „Нью-Йоркере“, можно насчитать дюжину, чье письмо лишилось жизненности и оригинальности».

Что ж, если Ирвинга Хоу расстраивало положение вещей в 1954-м, пожалуй, хорошо, что он не может видеть, что творится сейчас. Сегодня нам даже в голову не придет волноваться за литературное дарование, обнаружив его текст в «Нью-Йоркере». Когда роман попадает в список бестселлеров, у нас не возникает ощущения, что автор продался. Мы не сильно возмущаемся, когда уважаемый профессор затевает весьма прибыльное лекционное турне. Уж лучше они, чем очередная банда специалистов по мотивации. Весьма распространенное во времена Хоу убеждение, что интеллектуал должен отказываться от соблазнов популярной культуры и коммерциализации, сегодня практически утрачено. Как вследствие культурной экспансии информационного века появились дельцы, позиционирующие себя как полухудожники, полуинтеллектуалы, так сегодняшние интеллектуалы стали больше походить на бизнесменов. В используемых нами терминах «рынок идей», «интеллектуальная собственность», «экономика внимания» мир интеллекта и рынка сливаются воедино. Изменилась сама роль интеллектуалов. Когда-то отчужденные и неприступные, сегодня они смешались с остальной образованной элитой. Так на свет появился новый тип интеллектуала эпохи бобо.

С сегодняшней точки зрения интеллектуальный ландшафт 1950-х и впрямь кажется весьма диковинным. Перечитывая труды Лайонела Триллинга, Рейнхолда Нейбура, Сидней Хука, Уильяма Баррета, Ханны Арендт, тех, кто публиковался на страницах Partisan Review, поражаешься общему тону, в котором доминирует безоговорочная серьезность. Тогдашние интеллектуалы не смущались обращаться в своих эссе к темам а-ля «Мир во всем его многообразии», а ведь большинство сегодняшних авторов отбросило бы это, как напыщенный бред. Нейбур написал целую книгу, озаглавленную «Природа и судьба человека», в которой, кончено, многое объясняется. Выработанный ими ясный и весьма изящный стиль письма, страдал тем не менее высокопарностью и излишней назидательностью. Относительно собственной важности тогдашние интеллектуалы ложной скромности не испытывали. Они активно подписывали воззвания, делали заявления, проводили конгрессы и проявляли свою «позицию» всеми возможными способами.