Малала Юсуфзай - Я – Малала

Реханна рассказала мне, что миллионы людей во всем мире сочувствуют мне и молятся за меня. Я осознала, что поддержка и помощь, которую оказывали мне эти люди, спасли мою жизнь. Если я выжила, значит на это имелась веская причина. Помимо открыток, на мое имя присылали тонны шоколада и игрушечных мишек всех цветов и размеров. Но самый трогательный подарок сделали мне дети Беназир Бхутто, Билавал и Бахтавар. В посылке, которую они прислали, оказались две шали, принадлежавшие их покойной матери. Я прижалась к ним лицом, вдыхая запах ее духов. На одной из шалей я нашла длинный черный волос, что сделало подарок еще более ценным.

Благодаря пуле, пущенной талибами, моя правозащитная деятельность получила всемирный резонанс. В то время как я пластом лежала в постели, ожидая, когда мне разрешат встать, Гордон Браун, специальный посланник ООН по вопросам образования, в пошлом премьер-министр Великобритании, выпустил петицию под названием «Я – Малала». В этой петиции требовалось, чтобы в 2015 году все дети соответствующего возраста получили возможность ходить в школу. Мне приходили письма от глав правительств, министров и кинозвезд. Было среди них и письмо от внучки сэра Олафа Карое, последнего британского губернатора нашей провинции. Она писала, что, к стыду своему, не умеет ни говорить, ни читать на пушту, хотя ее дедушка свободно владел этим языком. Бейонсе прислала мне открытку и фото этой открытки выложила на «Фейсбук», Селена Гомес писала обо мне в «Твиттере», Мадонна посвятила мне песню. Было среди открыток и послание от моей любимой актрисы и общественной деятельницы Анджелины Джоли – мне не терпелось рассказать об этом Монибе.

Я и представить себе не могла, что мое возвращение домой будет отложено на неопределенное время.

В день, когда мои родители прилетели в Бирмингем, меня перевели из отделения интенсивной терапии в обычную палату. Здесь были окна, и я впервые в жизни увидела Англию.

– Где же горы? – первым делом спросила я.

День стоял дождливый, туманный, и я решила, что горы скрыты в дымке и появятся завтра. Тогда я еще не знала, как редко в этой стране светит солнце. Из окна я видела только дома и улицы. Дома из красного кирпича казались одинаковыми. Все вокруг дышало покоем и порядком. Странно было видеть, что люди продолжают вести свою размеренную, хорошо организованную жизнь, словно ничего не произошло.

Доктор Джавид сообщил, что родители вот-вот придут. Я сидела в постели, не сводя глаз с двери. Сердце мое колотилось от волнения. Прошло шестнадцать дней с того утра, как я, торопясь в школу, выбежала из нашего дома в Мингоре. За это время я побывала в четырех госпиталях и преодолела расстояние в тысячи километров. Казалось, прошло не шестнадцать дней, а шестнадцать лет. Наконец дверь распахнулась, и я услышала слова «джани» и «пишо», произнесенные родными голосами. Родители бросились ко мне и, толкая друг друга, принялись целовать мои руки.

Я, не пытаясь сдерживаться, заревела в голос. Все эти дни, проведенные в госпитале в одиночестве, я ни разу не заплакала, даже когда мне снимали с головы скобы или делали уколы в шею. Но теперь я рыдала и никак не могла остановиться. Отец и мать тоже плакали. Я ощущала, как вместе со слезами из моего сердца уходит тяжесть. Теперь все будет замечательно, в этом я не сомневалась. Вместе с родителями ко мне пришли братья, и я была счастлива их увидеть, даже Хушаля, с которым мы постоянно ссорились и дрались.

– Мы скучали по тебе, Малала, – сказали братья, и я поняла, что тоже скучала по ним.

Впрочем, вскоре все их внимание поглотили присланные мне подарки и игрушки. Хушаль схватил мой ноутбук, и пришлось дать ему тумака.

Приглядевшись к родителям, я заметила, что они очень плохо выглядят. Длительный перелет из Пакистана утомил их, но дело было не только в этом. Отец и мама постарели, у обоих появились седые волосы. Они, похоже, тоже были расстроены тем, как выгляжу я, хотя и пытались это скрыть. Прежде чем они вошли в мою палату, доктор Джавид предупредил их:

– Девочка, которую вы увидите, поправилась только на 10 процентов. Предстоит еще 90.

Но все равно родители не были готовы к тому, что половина моего лица оказалась парализована и я не могла улыбаться. Волосы мои были коротко острижены, левый глаз выпучен, рот перекошен, и вместо улыбки у меня получалась гримаса. Создавалось впечатление, что мой мозг забыл про левую сторону лица. Я плохо слышала левым ухом и лепетала, как младенец.