Грэм Робб - Жизнь Бальзака

Выздоровление Бальзака, произошедшее крайне не вовремя, напоминает о том, что сам писатель обычно стремится запечатлеть историю, глядя на нее сбоку. Он начинает повествование не с трубных звуков больших бедствий, но с незначительных сцен, жестов или явлений, которые могут стать основой для газетной статьи или, если повезет, новой области науки. 10 сентября или около того Бальзак сел в дилижанс и поехал назад, в Париж. Из Тура он выехал в пять часов вечера, а до столицы добрался в четыре часа дня на следующий день. Его отец умер, но у него появились новые друзья и развлечения, и загрязненный воздух Парижа очень бодрил, «ибо в местах, переполненных народом, сосредоточена огромная жизненная сила. Еще в Древнем Риме заметили: в ужасном гетто, битком набитом евреями, не знают, что такое малярия» 428. В своей «Теории походки» Бальзак вскользь упоминает о своих ощущениях в тот знаменательный день. Он радуется большому городу, который раньше созерцал с холма Пер-Лашез:

«В 1830 г. я вернулся из восхитительной Турени, где женщины никогда не старятся так быстро, как в других местах. Я очутился в середине большого двора “Мессажери Рояль” на улице Нотр-Дам-де-Виктуар, где ждал дилижанс и не понимал, что вотвот встану перед выбором: писать мне и дальше бессмыслицу или делать бессмертные открытия… Я праздно наблюдал различные сцены, которые разыгрывались на дворе, когда с облучка, подобно лягушке, которая плюхается в воду, вдруг упал пассажир. Чтобы не ушибиться, он вынужден был, падая, вытянуть руки к стене конторы, рядом с которой стоял дилижанс, и слегка опереться о нее. Я невольно задался вопросом, почему так произошло. Конечно, знаток ответил бы: “Чтобы не потерять равновесия”. Но почему люди делят с дилижансами привилегию потери равновесия? “Здесь, – сказал я себе, – явление, над которым еще никто не размышлял”…

Неожиданно, после этой отправной точки, в моей голове возникла тысяча вопросов, которые задавало довольно причудливое существо, вынырнувшее из глубин моего сознания – моя новорожденная “Теория походки”… Тысяча мельчайших явлений нашего повседневного существования совпали все вместе в моем первоначальном мышлении и возникли совокупно в моей памяти, словно сидевшие на яблоке мухи, которые одновременно взмыли вверх, едва почуяв шаги на дорожке…

Способны ли мы управлять этим постоянным явлением, о котором даже не задумываемся? Можно ли экономить и накапливать невидимые флюиды, которые имеются в нашем распоряжении неведомо для нас самих?..

Я горько оплакивал беспорядочность своего учения, из которого я вынес лишь несколько жалких историй, в то время как мог бы вывести всю физиологию человеческой расы!» 429

Настало время найти невидимым флюидам более достойное применение.

Турень оказала свое волшебное действие. Осенью 1830 г. Бальзак вернулся в Париж, похожий на тугую пружину, которая вот-вот распрямится и выстрелит в несколько мишеней: литературную, политическую и социальную. Но Париж, как уже понял Бальзак, способен был поглотить энергию даже самого мощного человеческого снаряда:

«Вы знаете, каков Париж – куча песку, подобная тем, что намывает Луара: стоит ступить в нее ногой, и вы завязли. Сегодня здесь заключается сделка, на следующий день – восхитительный званый вечер, где можно послушать пение Малибран, утром – холостяцкий завтрак, вечером – срочная работа, и зияющая бездна поглощает вашу жизнь… Живи вы уединенно, вы скоро стали бы богаты и знамениты» 430.

Он, правда, спешил добавить, что сам он не настолько испорчен: «Я постоянно делаю колоссальный объем работы. Мои оргии принимают вид книг».

Урывая иногда всего по два часа сна по ночам, он пытался навести мост через «зияющую бездну». Те «жалкие истории», которые он до сих пор издавал, в его воображении превращались в трамплин для большого шедевра – «философского» романа, который, наряду с «Собором Парижской Богоматери» Виктора Гюго, станет литературным событием 1831 г.: «Шагреневая кожа» (La Peau de Chagrin) 431. Статьи, которые он вот уже больше года писал для газет, постепенно складывались в нечто, способное с бо́льшим успехом остаться в памяти читателей: «Письма из Парижа» представят его рупором легитимистов и заложат основы его собственной политической карьеры. А его светская жизнь постепенно все больше напоминала игру в прятки. Его письма полны отказов и героических жалоб на то, что он никогда не наслаждался излишествами, которые описывает в своих рассказах. Такова была сила воображения: постоянный источник вдохновения для писателя и разочарования для читателя. «Многие женщины, читавшие “Физиологию брака”, не обрадуются, узнав, что автор молод, педантичен, как старый конторский клерк, серьезен, как инвалид на диете. Он трезвенник и усердный труженик».