Грэм Робб - Жизнь Бальзака

Это самоотречение, в предисловии к «Шагреневой коже», намеренно было достаточно неубедительным и подкрепляло образ романа, созданного распутным богемным персонажем с эзотерическими устремлениями, для кого «распутство для тела – то же, что мистические удовольствия – для души» 432. Бальзак всегда чрезвычайно наслаждался славой. Слава позволяла ему смаковать удовольствие, недоступное неизвестным писателям – путешествовать инкогнито, – и вести себя на публике как персонаж из романа. Впрочем, у него появится также и повод пожалеть о все более «автономном» существовании его образа, как позже, в 1839 г., когда появилась знаменитая карикатура: неопрятный субъект в монашеской рясе сидит, развалясь, в кресле. По одну его сторону – бутылка шампанского, по другую – женщина легкого поведения, в которой без труда можно узнать его будущую жену. Самая неправдоподобная деталь карикатуры – трубка в руке писателя 433. По этому случаю Бальзак подал на газету в суд 434, но в каком-то смысле он проявил неблагодарность. Относительная доверчивость читающей публики в новом мире массовой коммуникации позволила ему быть в центре внимания, завернув свое истинное «я» в плащи и костюмы. Как ни парадоксально, распространение фальшивых Бальзаков как будто усиливало его простодушие. Его трехчастное нападение на литературный, политический и общественный мир Июльской монархии прикрывает глубокую слаженность его действий начиная с 1830 г., а также героическое противоречие в самой их сердцевине. Противоречие, на которое намекает тот факт, что символ самоограничения Бальзака – монашеская ряса, которую он надевал, когда писал, – часто фигурирует в списках его долгов.

В «Шагреневой коже» показан, словно в вещем сне, образ жизни самого Бальзака. Его хвалят, порицают, превозносят, пародируют. Бельгийское издательство украло его рукопись 435. И критики, и публика считают его личностью легендарной. И вот он рассказывает трагическую историю молодого человека, Рафаэля де Валантена, который, решив броситься в Сену, случайно забредает в лавку древностей на набережной Вольтера. Владелец показывает ему старую ослиную шкуру. При свете лампы герой видит оттиснутую на коже неуничтожаемую надпись:

Обладая мною, ты будешь обладать всем,

но жизнь твоя будет принадлежать мне.

Так угодно Богу. Желай – и желания

твои будут исполнены. Но соразмеряй

свои желания со своей

жизнью. Она – здесь. При

каждом желании я буду

убывать, как твои дни.

Хочешь владеть мною?

Бери. Бог тебя услышит.

Да будет

так!

Желания Рафаэля сбываются, то ли по воле случая, то ли по волшебству, и он становится сказочно богат – отсюда необычное название первого американского перевода (1843): «Удача и кожа. Парижский роман». Но по мере того как сжимается шагреневая кожа, здоровье Рафаэля приходит в упадок. Он обрекает себя на невыносимую жизнь без желаний. Когда он утром выходит из спальни, особый механизм открывает все двери в его доме, чтобы он мог беспрепятственно пройти его из конца в конец. Наконец он умирает в своей родной Оверни, поняв, как и его создатель, что «само обладание властью, какой бы огромной она ни была, не дает знания о том, как ею пользоваться».

Вплетая фантастический сюжет в повседневные сцены и веря, что его собственная исключительная жизнь в каком-то смысле типична, Бальзак стремился вывести в своем романе математическую формулу человеческого существования. Уравнение приводится в двух видах – один непонятен, второй ужасно прост. Во-первых, эпиграф из Лоренса Стерна:

В «Тристраме Шенди» то же (в слегка измененном виде) – случайный иероглиф, нарисованный тростью капрала Трима, когда он пытается описать свободу, которой наслаждаются счастливые холостяки 436. В «Шагреневой коже» он представляет «жизнь, с ее неестественными движениями, постоянными отклонениями, змееподобным движением». «И такое же значение, – говорят нам, – сокрыто в мельчайших происшествиях этой истории» 437.

Эпиграф, если только мы правильно его понимаем, является копией всякой биографии, прошлой и будущей, ДНК всякой человеческой жизни. К сожалению, наверняка ничего сказать нельзя, хотя можно повторить за Бальзаком: «Я нахожу в сказке самым очаровательным именно то, что я меньше всего понимаю» 438. И все же с характерной для Бальзака смесью модного легкомыслия и философскими рассуждениями, грешащими манией величия, значение эпиграфа можно свести к непостижимости жизни. Эпиграф отражает сдвиг в философии Бальзака, сознание того, что чистый материализм – верная дорога к безумию. Все в романе подвергается рациональному осмыслению. Говорят, что замысел можно уподобить игре пузырьков воздуха в бокале с шампанским; крошечное отклонение в уровне фосфора выдает святого или преступника, гения или кретина. В наши дни, по словам героя, все чудеса нового Мессии будут рассматривать под микроскопом в Академии наук 439. Подобный релятивистский подход был характерен для послереволюционной Франции, которую Бальзак изобразил в своем романе: цивилизация, создающая новые желания и неоправданные надежды, – своего рода массовое самоубийство. Но шагреневая кожа, которая стойко переносит воздействие кислот и сжатие, какому ее подвергают ведущие ученые, кроме того, символизирует и самого автора. После смерти отца он ищет новую философию не только в рационализме, но и в мистицизме, вспомнив воззрения матери.