Грэм Робб - Жизнь Бальзака

«Большая радость» – предполагаемый семейный обед в День Карла Великого (национальный праздник для хороших учеников). Обед, ужин и «славная, поучительная беседа». И подумать только, продолжала г-жа Бальзак, «Карл Великий был таким содержательным человеком, он так любил добросовестный труд!». В самом деле, невозможно представить, чтобы основатель Священной Римской империи пришел 32-м по переводу с латыни с листа! Но г-жа Бальзак наверняка знала, что ее сын восхищался Карлом Великим, как и Наполеоном. Позже она выяснит, что Оноре восхищался также достижениями Чингисхана и Аттилы – этих невоспетых полководцев и заложников добросовестности и тщеславия 111.

В сентябре 1816 г. Бальзак завершил свое официальное среднее образование. Хотя он посещал две самые лучшие французские школы – Вандомский коллеж и лицей Карла Великого, – он вышел оттуда со всеми признаками самоучки. Даже романы, написанные тридцать лет спустя, изобилующие громкими фамилиями и учеными аллюзиями, выдают пристрастие к беспорядочному чтению. Атмосферу книг он часто ценил больше содержания. Привычка Бальзака накапливать знания явно вступала в противоречие с заведениями, где учили по готовым лекалам.

В тот период учителя считали Бальзака посредственным учеником; то же самое часто говорится о многих великих людях. Конечно, в таком раннем возрасте никто не в состоянии предвидеть будущее. А может быть, Бальзак в самом деле «долго запрягал». Но вовсе не случайно критики, тяготеющие к классическим принципам, негативно отнеслись к творчеству Бальзака. Как и самому Оноре в тот день, когда он окончил школу, его произведениям недостает высокомерной самодостаточности. Сгруппированные в «Человеческую комедию», которая сама по себе осталась незаконченной, они сохраняют и излучают силу воли и навевают горечь утраты, отчасти ставшей причиной их появления на свет.

Г-жа Бальзак ужасно скучала. Ей исполнилось тридцать восемь лет, и теперь ее жизнь сосредоточилась на детях и лавочниках в их квартале Маре. Она решила восполнить пробелы в образовании Оноре и обеспечить его «уроками по всем наукам, которым в школе не уделяли должного внимания» 112. Наверное, в число этих наук входил и магнетизм, изучение таинственного «флюида», изобретенного Месмером. Магнетизм как будто обеспечивал недостающее звено между физическим и духовным мирами. Г-жа Бальзак с его помощью лечила свои боли 113. Кроме того, она увлекалась френологией, теорией Галля, специалистом по которой считался семейный врач доктор Накар. Во всех этих науках неврология приятно сочеталась с самой темной магией; о них Бальзак не раз упомянет на страницах своих произведений.

За желанием восполнить пробелы в образовании Оноре крылось твердое убеждение в том, что Оноре не должен и минуты проводить наедине с самим собой. Едва выйдя из пансиона, он попал в рабство: его отправили в контору к другу отца, поверенному Гийонне де Мервилю, младшим клерком 114. Чем ближе подступал выход на пенсию, тем яснее Бернар Франсуа предвидел для себя финансовые сложности, а что может быть полезнее, чем свой, семейный адвокат? Кроме того, в конторе Оноре будет сыт и под присмотром. В контору он поступил одновременно с поступлением на факультет права. Надо сказать, что слова «изучать право» в XIX в. довольно часто служили синонимом ничегонеделания. К Бальзаку это не относится. Расстояние от конторы в Маре до факультета права в Латинском квартале было вымерено по минутам, и за малейшую задержку с него строго спрашивали 115. Сам студент вначале ничего не имел против строгостей; Бальзаку нравилось видеть себя в роли кормильца семьи. Кроме того, право стало первой серьезной ступенькой на лестнице, ведущей наверх, – и не на одной. Бальзак был на пути к успеху.

Младший клерк выходил из дому рано, в пять утра. Он и другие клерки работали в большой, пыльной, душной комнате, где пахло едой и бумагой, где висели плакаты с объявлениями об аукционах и конфискации имущества. Окна были такие грязные, что лампы приходилось жечь до десяти утра.

Позже Бальзак много раз возвращался в ту комнату в своем творчестве. Она появляется в «Человеческой комедии» как своего рода батискаф, который каждый день опускался в мутнейшие воды социального моря. За иллюминаторами проплывали мрачные создания, не описанные нигде, кроме скучных судебных документов:

«Я видел, как в каморке умирал нищий отец, брошенный своими двумя дочерьми, которым он отдал восемьдесят тысяч ливров годовой ренты, видел, как сжигали завещания, видел, как матери разоряли своих детей, как мужья обворовывали своих жен, как жены медленно убивали своих мужей, пользуясь как смертоносным ядом их любовью, превращая их в безумцев или слабоумных, чтобы самим спокойно жить со своими возлюбленными. Видел женщин, прививавших своим законным детям такие наклонности, которые неминуемо приводят к гибели, чтобы передать состояние ребенку, прижитому от любовника… И право, все ужасы, которыми нас пугают в книгах романисты, бледнеют перед действительностью» 116.