Грэм Робб - Жизнь Бальзака

Возможно, просто даты… В апреле 1833 г., впервые за много лет, Бальзак решил отдохнуть и почти ничего не делал. После почти рокового несчастного случая в 1832 г. у него время от времени случались приступы депрессии и апатии; он решил погостить месяц у Зюльмы Карро в Ангулеме. Переписка затухает. «Врач приказал мне, как Навуходоносору, оставаться в животном состоянии. Так я и поступил» 611. Затем, в мае, у него созрел замысел «Этюдов о нравах», и он вернулся к работе.

По крайней мере, в зачаточном состоянии замысел был не просто эстетическим. Во всех начинаниях Бальзака видна поразительная целесообразность. Возможно, именно поэтому он так похож на своего сельского врача. Почему Бенаси решает стать именно врачом, а не священником и не политиком? «Потому что, мсье, когда крестьянин болеет и лежит, беспомощный, в постели или поправляется после болезни, он вынужден слушать доводы логики… Именно это соображение сделало меня врачом» 612. Сходным образом, в великом замысле Бальзака несколько добродетелей возникли из необходимости. Во-первых, превращая свои опубликованные произведения в строительный материал, а не вехи на пути к окончательному шедевру, он набирался смелости продолжать начатое. Все, что он делал, становилось вкладом в более великое целое, как вклады в программе накопления сбережений. Во-вторых, работа обеспечивала его вспомогательными задачами, которые можно было решать без помощи вдохновения: корректура, редактура, перекомпоновка. Наконец, его замысел позволял ему менять конструкцию и заново продавать свои произведения. Открытие знаменует собой перемену в жизни Бальзака, такую же важную, как открытие «княгини с Востока». Отныне он может жить, ясно представляя себе идеал. Идеал как совершенство и как вещь завершенную. Он воплотится в Эвелине и в будущем труде.

Именно поэтому новые романы, которые начинал Бальзак после своего открытия, он писал несколько по-новому. Он довольно много времени потратил на редактирование ранних трудов – «Физиологии брака», «Последнего шуана», «Шагреневой кожи». Кроме того, он прекратил просто изливать свои мысли на страницы бумаги. До конца жизни он постоянно перерабатывал собственные творения, живя своим прошлым и совершенствуя его. Он получил возможность исправить ошибки и увидеть свои достижения в более объективном свете. «Сейчас, – предупреждал он Эвелину (и будущих читателей своей переписки), – я нахожусь в приступе сочинения и готов слушать о романе только хорошее. Когда он будет готов, вы услышите все жалобы человека, который не видит ничего, кроме ошибок». Здесь, наконец, христианское раскаяние «Сельского врача» сочетается по тону с автором. «Вы мой читатель, – говорил он Зюльме, – вы, которой хватило мужества помочь мне выполоть сорняки из моих грядок, вы, кто увещевали меня стать лучше». Вместо тщетной агрессивности своих пикировок с Латушем у него возникло острое желание запасать критику, откуда бы она ни исходила, и именно это помогло превратить мучительное личное признание в роман о самосовершенствовании. Он начал пользоваться услугами корректора, знатока грамматики. Он подходил к своим произведениям «со скальпелем в руке» и нашел «тысячу ошибок» в «Луи Ламбере»: «Один, вечером, я плакал от отчаяния, и с этой яростью, которая овладевает вами, когда вы признаете свои огрехи после столь усердного труда». Навещая Лору, он взял с собой корректуру своего последнего романа. Две его племянницы, десяти и двенадцати лет, разрезали гранки и наклеили на большие листы бумаги, оставив много места для исправлений дядюшке Оноре. Под предлогом того, что помогает девочкам с французским, он велел им помечать ошибки, которые они находили, крестиками; затем он обещал объяснять им правила и тонкости грамматики. Иногда они заходили слишком далеко: «Племянницы стали пуристками и обсуждали текст, как мсье Шапсаль… раздуваясь от гордости, когда хозяин находил уместным исправить их» 613.

Иногда он просил знакомых критиковать его труды по другим причинам. Прибежав в квартиру Жорж Санд на набережной Сен-Мишель, он притащил ей груду гранок, а взамен прочел ее гранки – правда, Жорж Санд не отличалась особой любовью к грамматике. Весьма интересны ее воспоминания об этих занятиях в письме Флоберу от 1866 г., потому что, похоже, Бальзак многому научил ее: «В результате никто из нас не меняется. Как раз наоборот. Обычно один лишь прочнее укрепляется в своих убеждениях. Но, поступая так, их расширяешь, объясняешь яснее и в целом развиваешься» 614.