Грэм Робб - Жизнь Бальзака

«Сельский врач» – первый роман, написанный по-новому; наверное, этим можно объяснить видимые многими недостатки. Замысел не давал Бальзаку покоя; ему хотелось, чтобы в основе его нового произведения был крепкий нравственный костяк. Примечательно, что эпизод, который сразу же стал знаменитым, служит также частью, в которой персонаж полнее всего перенимает мысли автора. «Жизнь Наполеона, рассказанная солдатом императорской гвардии крестьянам в амбаре» вышла отдельным изданием в июне и вскоре была украдена бессовестными издателями. Уловка с анонимностью рикошетом ударила по автору: по уверениям Бальзака, было продано 20 тысяч пиратских экземпляров. Из преступников выходят хорошие судьи. «Сражение» он не написал, зато «Жизнь Наполеона» от Корсики до острова Святой Елены, объемом в 7 тысяч слов – сама по себе является маленьким эпосом, чудом краткости в огромной вселенной.

Другая, более заметная, перемена в жизни Бальзака после того, как он с головой погрузился в работу, началась в его профессиональной карьере. Постепенно издатели начали чураться его, как страшного сна. Всех их по очереди – Шарля Гослена, Луи Маме, а вскоре и Эдмона Верде – Бальзак втягивал в свои замыслы, завершением которых всегда мыслилась победа самого романа.

Бальзак отказывался видеть в «безжалостных» торговцах равных себе: они лишь служили его репутации. Он, вполне справедливо, полагал, что делится с ними своим бессмертием. Гослен первым заподозрил, что заходит слишком далеко. Он решил, что имеет дело либо с мошенником, либо с человеком, которого барон Ротшильд со своей точки зрения финансиста назвал «очень легкомысленным» 615. Оказалось, что у «легкомысленного человека» имеется еще одна причина желать, чтобы «Сельский врач» вышел без указания имени автора. Так ему было легче выпутаться из контракта с Госленом, в котором оговаривалось, что следующие пять сочинений Бальзака должны быть изданы у него. Презрев условия контракта, Бальзак продал «Сельского врача» Луи Маме, а когда Маме поинтересовался, почему автор не хочет, чтобы его имя появилось на обложке, объяснил: «Откровенно говоря, я не могу ставить на книгу свое имя, так как уже подписал соглашение с Госленом; а я, несмотря на всех клеветников, желаю остаться человеком чести».

Юридическая подготовка, полученная Бальзаком, научила его многому. В частности, контракты с издателями становились для него обязательными к исполнению только после иска в суд. Однако контракты служили формой убеждения. «Вы, мсье, – кипел Гослен, – когда имеете дело с издателями, трактуете законы, как вам заблагорассудится, так сказать, создали свой кодекс законов! А поскольку я знаком лишь с обычным кодексом, ваш я принимать во внимание отказываюсь. Я стыжусь своего невежества!» Гослен несколько раз соглашался переносить сроки, а когда наконец не выдержал, Бальзак спокойно и рассудительно объяснил ему: что бы ни говорилось в законе, невозможно написать роман за такой короткий отрезок времени. Книги – не штуки материи. Следует найти какой-то другой образ действия, «более достойный нас обоих». Если Гослен начинал выходить из себя – а он не отличался большой терпимостью, – Бальзак прибегал к помощи морали. Он не просил извинений, «и, хотя я весьма чувствителен к любым оскорблениям в мой адрес, иногда я способен забывать и прощать». У него был готов ответ на все. Если издатель отказывался переиздавать романы Бальзака, его упрекали в ограниченности. Если издатель настаивал на соблюдении условий контракта, Бальзак мягко напоминал, что «для людей достойных просто деньги – недостаточная награда за их труды». Письма Гослена, что вполне понятно, становятся более холодными и официальными; тогда Бальзак, к его изумлению, заметил, что «уже некоторое время гармония, которая должна царить между автором и его издателем, нарушена… Внезапно я понял, что вы не желаете более иметь со мной дело». Наконец Гослен сдался, то есть поступил именно так, как Бальзак и желал.

Отношения Бальзака с издателями выявляют еще одну его грань. Он умел возбуждать в людях лучшее или худшее. Он был хорошим наблюдателем, но иногда и сам вел себя так, что за ним стоило пристально наблюдать. Авансы и жесткие сроки заставляли его работать без отдыха; и даже без этого его поведение не всегда такое опрометчивое, как кажется. Имелся и основной мотив, который немногие издатели склонны были принять как предлог, но который на самом деле служил веским поводом вести себя агрессивно. Какими бы ни были его личные обстоятельства, Бальзак понимал, что он – привилегированный член преследуемого меньшинства, и вместо того, чтобы просто жаловаться на этот счет, он пытался все исправить. На следующий год он издал авторитетное «Письмо к французским писателям XIX века» (Lettre Adressée aux Écrivains Français du XIX eSiècle). Важная веха в истории французского книгоиздания, его письмо заложило основу будущего закона об авторских правах и стало первым шагом на пути к основанию Общества литераторов. Оно также убедило публику в том, что честность не всегда ассоциируется с участниками литературных кампаний. В своем «Письме…» Бальзак отстаивает нравственное право авторов на их труды и простодушно просит, чтобы закон защищал интеллектуальную собственность так же, как защищает, например, тюки хлопка. Бельгийские издательства перепечатывали новые романы, как только они появлялись во французских журналах. Иногда пиратские тиражи, которые вполне открыто продавались во Франции, выходили еще до официальной даты первого издания – единственного, за которое автор получал гонорар. Романы инсценировались без согласия автора, и за его счет кто-то получал огромные прибыли. Все участники книготорговли становились орудиями великой несправедливости.