Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова

Редко отвлекаясь от работы, Антон закончил «Остров Сахалин» для публикации отдельной книгой, а также повесть «Три года», начатую им еще в 1891 году. Пожалуй, лишь во время сахалинской поездки он так же надолго изолировал себя от литературных кругов. Билибин сообщал в связи с этим Грузинскому: «В Петербурге говорят, что у Чехова чахотка и что московские врачи определили ему только один год жизни» [312]. Мелкая писательская братия, подхватив распущенный Сувориным слух, встрепенулась. Грузинский передал сплетню Ежову, а тот обратился напрямик к Антону: «Добрейший Антон Павлович! Ни слуху про Вас, ни духу! <���…> Приглашать Вас к себе, на московскую квартиру, это все равно что сеять манную кашу и ждать всходов кукурузы. Вы недосягаемы для нас, маленьких людей. <���…> Остаюсь друг Вашей юности, ныне Ваш враг» [313]. Антон в ответ вполне миролюбиво в который раз пригласил Ежова с Грузинским побывать у него в гостях. Лике же за это время не было написано ни слова поддержки или утешения.

В Париже Лика была уже не одна. Выпросив в редакциях авансов, туда примчался Потапенко. (Маше он сказал, что едет в Херсонскую губернию навестить больного отца.) В начале ноября он жил у жены на улице Матюрен, километрах в трех от Лики. Девятого ноября Лика родила дочь, которую назвала Христиной. Первые девять дней она оставалась с ребенком одна – и мать, и дитя нуждались в медицинской помощи. Вскоре удалось найти кормилицу. Мария Потапенко предложила взять девочку на воспитание. Лика ответила отказом, усмотрев в ее предложении намерение вернуть Игнатия в семью. В феврале 1895 года Лика в письме Маше расскажет, как Мария угрожала мужу, что убьет и себя и детей, а Потапенко был готов наложить на себя руки [314]. Пока Лика приходила в себя после тяжелых родов, Потапенко писал Антону из Парижа: «Внимай, Антон Павлович, тому, что я поведаю. Первое дело: держи мое местопребывание в весьма глубокой тайне, ибо так нужно. А второе – вот оно: попал я в тут-а-фе [315]отчаянное положение. <���…> Я здесь дрожу от холода и прочих невзгод. Человеку, сидящему в теплом доме перед новоустроенным камином, это не вполне понятно, но художник должен вообразить. По каким делам я здесь, это трудно объяснить, а лучше не объяснять вовсе. Но выехать не могу, равно как и уплатить по некоторым счетам. <���…> Ежели имеются у тебя какие-либо ресурсы, <���….> то сослужи службу, сбрось с себя деревенскую лень и съезди в Москву, возьми эти ресурсы, пойди в Лионский кредит (или лучше – Юнкер) и соверши телеграфный перевод на мое имя <���…> Коли можешь, выручи, а не то буду думать о самоубийстве…»

На следующий день Потапенко в последний раз побывал у Лики, и больше они никогда не виделись. Получив письмо Игнатия, Антон прервал уединение и вместе с Машей и Александром (того выпроваживали в Петербург к жене) отправился по ледяным ухабам в Лопасню, а оттуда – в Серпухов, на заседание окружного суда. Деньги в Париж он выслал лишь четыре дня спустя, вернувшись в Мелихово и попросив письмом Гольцева «совершенно секретно» достать 200 рублей (в крайнем случае – занять у Суворина) и послать их «блудному сыну». В марте следующего года Потапенко снова попросит у Антона 200 рублей, но к тому времени в их дружбе наступит охлаждение. Вслед за Потапенко из тесного круга чеховских друзей выпала и Лика. Воспламенить чувства Антона теперь попыталась Лидия Яворская.

«Я забываюсь в театрах», – писала Яворская Татьяне Щепкиной-Куперник в декабре 1894 года [316]. Подруги привезли из европейского путешествия несколько дерзких сценических идей и втянули Антона в вихрь сомнительной театральной славы. Яворская прочно закрепила за собой амплуа куртизанки. Она уже сыграла роль содержательницы прачечной, чей сын станет маршалом у Наполеона, в чудовищно вульгарной пьесе Сарду «Мадам Сан-Жен», а теперь вживалась в роль блудницы Васантасэны в санскритской драме «Бедный Чарудатта». (Бедный брахман Чарудатта помогает Васантасэне спастись от козней принца. По ходу пьесы Васантасэну душат, а Чарудатте пытаются отрубить голову, но все кончается хорошо.) Той зимой при виде Антона Яворская непременно падала перед ним на колени и взывала со страстью: «О, Чарудатта, зависти достойный!» Антон с готовностью принял участие в этих играх.

Были у подруг и другие проекты. Чехов предложил Яворской построенную на адюльтере пьесу Золя «Тереза Ракэн» с трагическим финалом и будто специально для нее написанную.