Марк Твен - Автобиография

Наш мир полон сюрпризов. Они сваливаются нам на головы там, где человек их меньше всего ожидает. Когда я ввел в книгу Селлерса, Чарлз Дадли Уорнер [47], который писал эту повесть вместе со мной, предложил изменить первое имя Селлерса. За десять лет до того, в отдаленном уголке Запада он повстречал человека по имени Эскол Селлерс и считал, что Эскол Селлерс – самое верное и подходящее имя для нашего Селлерса, поскольку тот был странный, эксцентричный и все такое. Мне идея понравилась, но я сказал, что тот человек может объявиться и оказаться против. Но Уорнер сказал, что такого не может произойти: Эскол Селлерс, без сомнения, к этому времени уже умер, – дескать, человек с подобным именем не мог жить долго. Да и не важно, мертв он или жив, мы должны использовать это имя, это именно то, что нужно, и нам без этого имени не обойтись. Через неделю после выхода книги в Хартфорд прибыл разъяренный человек с университетским образованием, утонченными манерами и герцогской внешностью. В глазах его читалась твердая решимость подать иск о клевете. Звали этого человека Эскол Селлерс! Он никогда не слышал о другом человеке с таким же именем в пределах тысячи миль. Программа этого уязвленного аристократа была вполне деловой и определенной: «Американ паблишинг компани» должна изъять из продажи вышедший из печати тираж и изменить имя на печатных формах либо встретить судебный иск на десять тысяч долларов. Он увез с собой обещание издательства и множество извинений, а мы поменяли имя персонажа на печатных формах обратно на «полковника Малберри Селлерса». Как видите, в этой жизни нет ничего невозможного. Даже существование двух не связанных между собой людей с неправдоподобным именем Эскол Селлерс – вещь возможная.

Джеймс Лэмптон всю жизнь витал в облаках великолепных грез и наконец умер, так и не увидев ни одну из них реализованной. Я в последний раз видел его в 1884 году, через двадцать шесть лет после того, как съел в его доме миску сырой репы и запил ее ведром воды. Он постарел и поседел, но вошел ко мне в той же самой старой беззаботной манере своей молодости, и он был все тот же, ни убавить ни прибавить: счастливый огонек в глазах, полное надежд сердце, обладающий даром убеждения язык, плодовитое на чудеса воображение – все качества были теми же самыми, и не успел я оглянуться, как он уже натирал свою лампу Аладдина и демонстрировал скрытые богатства мира. Я сказал самому себе: «Я не приукрасил его ни на йоту, я изобразил его таким, каков он был, он и сегодня все тот же: Кейбл его узнает». Я попросил у него разрешения выйти на минутку и побежал в соседнюю комнату, которая принадлежала Кейблу – мы с Кейблом совершали лекционные туры по штатам Союза [48]. Я сказал:

– Хочу оставить вашу дверь открытой, чтобы вы могли послушать. Там находится один очень интересный человек.

Я вернулся и спросил Лэмптона, чем он сейчас занимается. Он начал рассказывать мне о некоем «маленьком коммерческом предприятии», затеянном им в Нью-Мексико через посредство сына. «Всего лишь небольшое дельце – чистая безделица – отчасти чтобы развлечься на досуге, отчасти – чтобы мой капитал не лежал попусту, но главным образом для того, чтобы приучить мальчика, да – приучить мальчика. Колесо фортуны вечно вращается: возможно, ему придется когда-нибудь зарабатывать себе на жизнь, поскольку странные вещи произошли в этом мире. Но это всего лишь мелкое дельце – просто безделица, как я уже сказал».

И таким оно и было – в начале повествования. Но в его ловких руках оно разрослось, расцвело и расширилось – ну просто сверх всяких ожиданий. Через полчаса он закончил такой ремаркой, произнесенной в восхитительно вялой, томной манере:

– Да, это всего лишь пустяк, по нынешним временам – безделица, но занятная. Она помогает скоротать время. Мальчик возлагает на нее большие надежды, но он ведь молод, знаешь ли, и одарен богатым воображением. Ему недостает опыта, который приходит, когда вертишь большими делами – и который умеряет иллюзии и оттачивает рассудительность. Я предполагаю, дельце сулит миллиона два – быть может, три, – но, думаю, не больше. В то же время, видишь ли, для мальчика, только вступающего в жизнь, это неплохо. Я бы не хотел, чтобы он сколотил состояние, – пусть это придет позже. В его возрасте это могло бы вскружить ему голову и во многих отношениях повредить.

Затем он заговорил что-то о бумажнике, оставленном дома, на столе в главной гостиной, и о закрывшихся банках, и…