Доната Митайте - Томас Венцлова

Первый сборник стихов Томаса Венцловы «Знак речи», тонкая книжка из 63 страниц, вышел ранней весной 1972 года тиражом в 8000 экземпляров. Такой пугающе огромный для современной Литвы тираж был обычным в те годы. В сборнике – тридцать семь стихотворений 1957—1970 годов. Поэт и раньше пробовал издавать свои сборники, но каждый раз ему давали понять, что из этого ничего не получится.

«Знак речи» был напечатан в эпоху относительного либерализма, которая как раз подходила к концу. В 1971—1972 годах, кроме книги Венцловы, издали еще несколько сборников литовской поэзии: «26 осенних и летних песен» Сигитаса Гяды, «Голубая фиалка озарила судьбу» Йонаса Юшкайтиса и «Повторы» Юдиты Вайчюнайте. Все эти книги не имели ничего общего с соцреализмом. Были изданы даже поэтические сборники литовских эмигрантов – Альгимантаса Мацкуса и Йонаса Мекаса, правда, с большими купюрами.

В 1972 году в Литве возникла подпольная печать. Тогда начали издавать «Хронику католической церкви» (подпольное издание, в котором рассказывалось о том, как советская власть притесняет верующих, нарушает права католической церкви и права человека вообще), чуть позднее – газеты Aušra, Laisvės šauklys [122], Alma mater.

Как тогда было принято, рукопись Венцловы отдали на внутреннюю рецензию. Поэт Альгимантас Балтакис написал положительный отзыв. Но главный редактор издательства Казис Амбрасас внимательно просмотрел сборник и в духе советского времени выкинул четыре стихотворения: «И цвет пыли, и олова» (он ошибочно решил, что это стихи о депортациях), «В городках неприметных с друзьями прощаться пора», «Гетто» (он верно понял, что эти стихи были не только о судьбе евреев) и «Стихи о друзьях» [123], посвященные Н. Г. (Наталье Горбаневской, одной из семерых, вышедших в 1968 году на Красную площадь в знак протеста против вторжения советских танков в Чехословакию).

В этом стихотворении поэт, а может, и сама природа одобряет тех, кто решился на этот подвиг: «И самый первый лист на мостовой / Гранен, как герб на рыцарских доспехах» [124]. Как мы видим, Амбрасас прекрасно понимал, что поэзия Венцловы отнюдь не оторвана от действительности, хотя позже ее обвиняли именно в этом: гражданская позиция Томаса не совпадала с официальной.

Но иногда словесная оболочка обманывала и цензоров. В 1967 году, публикуя переводы Мандельштама, Томас писал: «Он глубоко понимал исторические перемены, происходящие в стране, оценивал их с подлинной гражданской зрелостью» [125]. И это правда. За свою гражданскую позицию, за «тонкошеих» вождей и «кремлевского горца», Мандельштам заплатил жизнью. Но в сознании цензора гражданская зрелость могла означать только хвалу стройке коммунизма под мудрым руководством партии, поэтому он и не заметил, что Венцлова вернул словам их истинный смысл.

Один из рецензентов сборника – Витас Арешка не нашел в книге «живого чувства истории» и пожелал Венцлове «расширять творческие горизонты, наполнять стихи живой действительностью [126]. Между тем десятилетия спустя американский критик Майкл Скэммелл в рецензии на сборник Томаса Венцловы называет его «верным действительности» [127], подобно книгам Адама Загаевского и Чеслава Милоша.

Проблему языка, актуальную для современной поэзии, Томас Венцлова подчеркивает даже в названии сборника. В нем, помимо прочего, отражена оппозиционность книги и по отношению к властям, и к тогдашним тенденциям в литовской поэзии. Придумать название помог Пранас Моркус: «…назови „Метелинга“ – <���…> это такая дощечка („notа linguae“ по латыни), которую в старые времена в русских или польских школах вешали на шею ученику, посмевшему заговорить по-литовски. Вот и ты, мол, говоришь на каком-то не том языке, то есть название подходит. Я подумал: слово не банальное, но как раз из-за этого его не пропустят редактор и цензор. Попробуем перевести на литовский. „Метелинга“ – это „notа linguae“, а „notа linguae“ – это знак языка, речи. Тут как-то сразу отражаются и мои семиотические интересы, и сам стиль книги. <���…> Кстати, Чеслав Милош, переводя одно из стихотворений на польский, перевел „Знак речи“ как „стигма речи“, „клеймо речи“, тем самым реконструируя понятие „метелинги“». [128]