Стефан Цвейг - Вчерашний мир. Воспоминания европейца

Следует заметить, что с подобным – да еще в таком недопустимом виде – в Вене мне приходилось сталкиваться чрезвычайно редко. Однако я не наделен тем болезненным свойством благодарной или раболепной слепоты эмигранта, которое бы заставляло меня в иных местах не видеть того, что часто приводило меня в отчаяние в собственной стране. И таким образом, в некогда многонациональном государстве Австрия и в этническом плавильном котле Вена я время от времени замечаю протянувшиеся из прошлого следы того скрытого антисемитизма, от которого не свободна, пожалуй, ни одна страна в Европе; улавливаю их подчас даже у добропорядочных и чистоплотных людей, которых я искренне уважаю и высоко ценю. Как говорится, есть австрийцы и австрийцы – как есть русские и русские, гренландцы и гренландцы, евреи и евреи. Это прописная истина, которую мы впитываем с молоком матери и, несмотря на это, всякий раз не верим своим глазам, как только с ней соприкасаемся.

Так, в Вене я повстречал однажды почтенную и, по сути, обаятельную даму, известную актрису, которая на полном серьезе убеждала меня в том, что русские евреи покидают страну только потому, что там холодно и необустроенно, что противно их естеству. Я даже не рассмеялся над всей этой ерундой, но, быть может, мне надо было это сделать. Ведь всем известно, что смех расслабляет и улучшает настроение, но иногда он застревает в горле и освобождения не приносит. По сути своей мы, в конце концов, все обжегшиеся дети – как одни, так и другие; только одни это осознают или жизнь заставляет осознать, а другие так и не замечают этого до самой смерти. Намного ли счастливее последние, весьма гадательно.

На трамвае номер семьдесят один я поехал на венское Центральное кладбище, на котором однажды уже побывал, во время своего первого пребывания в Австрии. Мне хотелось снова найти в так называемой израилитской части кладбища могилу матери Стефана Цвейга. Но я ее не нашел: я заблудился между бесчисленными заросшими, неухоженными могилами тех, чьи родственники, возможно, сгорели в газовых камерах Освенцима. Да и кого интересовала могила какого-то венского писателя, который покоится далеко от Австрии, в бразильской земле? Тем более что необходимое исполнено и мемориальная дощечка установлена на доме номер восемь по венской Кохгассе. Я вспомнил, как в свой первый приезд я у этого дома номер восемь по Кохгассе пытался расспросить, возможно жителей этого переулка, о Стефане Цвейге. Но редко кто знал, кто это такой. Однако я не хочу делать из этого скоропалительные выводы, ибо в Ленинграде я не делал подобного, скажем, у дома, в котором умер Достоевский. Ведь в чужой стране, в чужом городе – это естественно – человек особенно восприимчив: регистрируешь даже то, что водосточные трубы домов совсем другие и различается высота поребрика на улицах, не говоря уже о несходстве общественных туалетов.

На границе между израилитской и христианской частью венского Центрального кладбища я увидел объявление городской администрации Вены с чашей под ним: «Здесь с ноября 1991 года добровольно работают венские граждане – такие же, как вы и мы, – добровольно, для восстановления захоронений, чтобы помочь немногим пережившим холокост. Восстановить 60 000 могил на 260 000 квадратных метров – для семи тысяч оставшихся в живых еврейских сограждан слишком много. Чтобы произвести эту работу, потребуется 300 000 рабочих часов, то есть всего лишь двадцать минут для каждого венца. В соответствии с еврейской традицией при посещении могилы родственника на ней оставляют камешек. Если вы согласны с нашей идеей солидарности и помощи соседу, то положите, пожалуйста, при вашем ближайшем посещении кладбища камешек в эту чашу». Не могу вспомнить, как много камешков лежало в этой чаше, но, по всей видимости, было их гораздо меньше, чем это надеялась увидеть администрация Вены.

И непроизвольно я подумал о еврейских кладбищах в России (в Ленинграде, переименованном за это время в Санкт-Петербург, или Брянске), об осквернении могил там и в других местах. Впечатление такое, словно волна антисемитизма катится по всей Европе при безразличии так называемого молчаливого большинства, подобные действия хотя и отвергающего, но при этом, однако, слишком уж часто самоустраняющегося. Это большинство никогда и нигде не состояло сплошь из антисемитов (и национал-социалистская Германия в ту пору не желала ни Освенцима, ни холокоста), но оно позволило совершиться тому, что совершилось с ним самим и с евреями. Камешек в чашу венского Центрального кладбища – пустяк, всего ничего по сравнению с этим. Но я представляю себе, что каждый такой камешек – память и напоминание, побуждение и предостережение одновременно и вырабатывает в каждом, кто кладет его в чашу, стойкий (пожизненный) иммунитет против рака антисемитизма. Воздушные замки, не более того… Но как можно по-человечески продолжать жить без надежд и иллюзий?