Людвик Ковальский - Дневник бывшего коммуниста. Жизнь в четырех странах мира

Суя [мамина сестра] сказала, что антисемитизм возрастает, и она задумывается об эмиграции в Израиль; у большинства ее друзей такие же планы. Она рассказала нам о том, что произошло в Университете. Профессор Инфельд [известный ученый] вошел в аудиторию, чтобы прочитать лекцию. Один студент поднял руку и громко сказал, что он не хочет учиться у еврея. Никто не выступил против; Инфельд ушел. Он уже уехал из страны. Я помню, с каким воодушевлением он вернулся в Польшу из Канады. Как вышло, что я не слышал об этом случае?

Суя также рассказала нам о том, что случилось на их партийном собрании. Один товарищ выступил с речью, в которой он обвинял евреев во всех грехах сталинизма. Один из членов партии возразил ему, подчеркнув, что антисемит не должен быть партийным руководителем. Но этот антисемит был избран в исполнительный комитет тайным голосованием. Один из друзей Суи получил оскорбительный анонимный телефонный звонок. Телефон, с которого звонили, не был зарегистрирован в городской телефонной сети; звонок исходил с телефонной сети комитета безопасности. [Суя выполняла бухгалтерские работы для этой организации.] […]

Как я могу уехать во Францию и оставить маму в Варшаве при усиливающемся антисемитизме? Не трудно вообразить, что здесь может случиться. Неужели единственное решение – это покинуть Польшу? Это и моя Польша тоже. Мама хочет воссоединиться с Гутерманами и Оконовскими [нашими родственниками в Израиле]. Вероятно, она и Суя должны поехать туда, когда я буду во Франции. Я хочу остаться поляком. Это не помешает нам навещать друг друга после моего возвращения из Франции. Они всегда с радостью будут приняты в моей будущей семье. […] Одно совершенно ясно: я ответственен за мою героическую маму в ее старости. […]

Наступил март. Я уже получил паспорт и визу во Францию. Но Павловский хочет, чтобы я продолжал работать до возвращения Пенско [другой ассистент]. Цель моей поездки – выяснить возможности для исследований в интересующей меня области. Следовательно, я должен подготовить для Павловского более детальное описание моего плана докторской диссертации. Как иначе он сможет написать соответствующее рекомендательное письмо? […]

Несколько дней назад я встретил М. Он также сильно разочарован нашей политической ситуацией. «Какими наивными мы были, – сказал он, – я не хочу больше быть членом партии». Я поражен; он был самым активнымчленом нашего исполнительного комитета. […]

Я третий день в Париже [19 апреля 1957 года]. Я ошеломлен новыми впечатлениями. Но до сих пор ничего не организовано; я, как тростник, качающийся на ветру. Самое примечательное – это как меня приняли Тунья и Генри. Они полны абсолютно искреннего желания помочь мне во всем. Для моей пользы мы решили прекратить разговаривать по-польски как можно скорее. Я живу в очень комфортабельном доме. […] Мне надо быть более организованным. Я должен озаботиться (а) наукой, (б) посещениями Парижа, (в) языком и (г) другими вещами. […]

Рекомендательное письмо Павловского должно мне очень помочь; оно адресовано начальнику французского комиссариата по ядерной энергии Ф.Перрину. Тунья отвезет меня туда. Мы пригласили на обед Эмиля и Сюзанну [близкие друзья Туньи и Генри]. Он – железнодорожный инженер, она – зубной врач. После обеда мы обсуждали национальные проблемы (на польском). Являются ли евреи нацией? А Людвик – еврей? Они удивились, когда я сказал, что я поляк, а не еврей. Генри сказал, что человек, которому приходится объяснять, что он не еврей, на самом деле – еврей. Сюзанна и Эмиль сказали, что любой потомок этой древней нации является евреем, даже если он этого не знает. […] Тунья и Генри уехали в Голландию; я остался один. Их маленькие дочки, Николь и Мари – Клод, сейчас в детском лагере.

Сегодня ко мне приходил Эмиль. Он сказал, что на моем месте он бы не вернулся в Польшу. Он уехал 30 лет назад и помнит, как он страдал от антисемитизма в старших классах школы. «Только во Франции, – сказал он, – я почувствовал себя таким же, как все. Никто здесь не спрашивал меня о моей национальности или религии». В 1939 году он служил во французской армии, попал в плен, но остался в живых. Большинство друзей Туньи – польские евреи; все они говорят дома по-французски. […]