Джон Голсуори - Конец главы

- Это я вас должна благодарить.

- Вы? Да у вас больше друзей, чем "игл на взъяренном дикобразе".

А я одинокий пеликан.

- Прощайте, пеликан!

- Прощайте, цветок в пустыне!

Эти слова, как музыка, звучали в ушах девушки, пока она шла по Маунт-стрит.

Около половины десятого с последней почтой прибыл толстый конверт без марки. Динни взяла его из рук Блора и сунула под "Мост в Сан Луис

Рей": она слушала, что говорит тетка.

- Ко'да я была девушкой, Динни, я затя'ивала талию. Мы страдали за принцип. Говорят, это мода возвращается. Я-то уж не буду затя'иваться так жарко и неудобно! - а тебе придется.

- Мне нет.

- Придется, если талия станет модной.

- Осиные талии больше никогда не войдут в моду, тетя.

- И шляпы. В тысяча девятисотом мы ходили в них так, словно на голове корзина с яйцами и те вот-вот побьются. Цветная капуста, гортензии, птичьи перья - такие о'ромные! И все это торчало. В парках было сравнительно чисто. Динни, цвет морской волны тебе идет. Ты должна в нем венчаться.

- Я, пожалуй, отправлюсь наверх, тетя Эм. Я очень устала.

- Потому что мало ешь.

- Я ем страшно много. Спокойной ночи, милая тетя.

Девушка, не раздеваясь, уселась и взялась за стихи. Она трепетно желала, чтобы они ей понравились, так как отчетливо понимала: Уилфрид заметит малейшую фальшь. На ее счастье, стихи, написанные в том же ключе, что и его прежние известные ей сборники, были менее горькими и более красивыми, чем раньше. Прочтя пачку разрозненных листков, Динни увидела довольно длинную поэму под названием "Барс", приложенную отдельно и завернутую в белую бумагу. Почему она завернута? Он не хочет, чтобы ее читали? Тогда зачем было посылать? Динни все же решила, что Дезерт сомневается, удалась ли ему вещь, и хочет услышать отзыв о ней. Под заглавием стоял эпиграф: "Может ли барс переменить пятна свои?"

Это была история молодого монаха-миссионера, в душе неверующего. Он послан просвещать язычников, схвачен ими и, поставленный перед выбором смерть или отречение, совершает отступничество и переходит в веру тех, кем взят в плен. В поэме встречались места, написанные с такой взволнованностью, что Динни испытывала боль. В стихах были глубина и пыл, от которых захватывало дух. Они звучали гимном во славу презрения к условностям, противостоящим сокрушительно реальной воле к жизни, но в этот гимн непрерывно вплетался покаянный стон ренегата. Оба мотива захватили девушку, и она закончила чтение, благоговея перед тем, кто сумел так ярко выразить столь глубокий и сложный духовный конфликт. Но ее переполняло не только благоговение: она и жалела Уилфрида, понимая, что он должен был пережить, прежде чем создал поэму, и с чувством, похожим на материнское, жаждала спасти его от разлада и метаний.

Они условились встретиться на другой день в Национальной галерее, и Динни, захватив с собой стихи, отправилась туда раньше времени. Дезерт нашел ее около "Математика" Джентиле Беллини. Оба с минуту молча стояли перед картиной.

- Правда, мастерство, красочность. Прочли мою стряпню?

- Да. Сядем где-нибудь. Стихи со мною.

Они сели, и Динни протянула Уилфриду конверт.

- Ну? - спросил он, и девушка увидела, как дрогнули его губы.

- По-моему, замечательно.

- Серьезно?

- Истинная правда. Одно, конечно, лучше всех.

- Какое? Динни улыбнулась, как будто говоря: "И вы еще спрашиваете!"

- "Барс"?

- Да. Мне было больно читать.

- Выбросить его? Интуиция подсказала Динни, что от ее ответа будет зависеть его решение, и девушка нерешительно попросила:

- Не придавайте значения тому, что я скажу, ладно?

- Нет. Как вы скажете, так и будет.

- Тогда, конечно, вы не имеете права выбрасывать: это лучшее из всего, что вы сделали.

- Иншалла! [1]

- Почему вы сомневались?

- Чересчур обнаженно.

- Да, обнаженно, - согласилась Динни, - Зато прекрасно. Нагота всегда должна быть прекрасна.

- Не очень модная точка зрения.

- Цивилизованный человек стремится прикрыть свои увечья и язвы, это естественно. По-моему, быть дикарем, даже в искусстве, совсем не лестно.

- Вы рискуете быть отлученной от церкви. Уродство возведено сейчас в культ.

- Реакция желудка на конфеты, - усмехнулась Динни.

- Тот, кто изобрел все эти современные теории, погрешил против духа святого: соблазнил малых сих.

- Художники - дети? Вы это имеете в виду?

- А разве нет? Разве они продолжали бы делать то, что делают, будь это не так?

- Да, они, по-видимому, любят игрушки. Что подсказало вам идею этой поэмы?