Джон Голсуори - Конец главы

- Могло и сойти, - возразила девушка. Теперь, когда необходимость в побеге отпала, мысль о нем казалась девушке менее фантастической. - Тетя Эм! Какой красивый халат!

- Я одевалась. Блор выи'рал четыре фунта. Динни, поцелуй меня. Дядю тоже. Ты так приятно целуешь - очень осязательно. Я завтра буду больна, если выпью шампанско'о.

- А разве вам нужно пить, тетя?

- Да. Динни, обещай, что поцелуешь это'о молодо'о человека.

- Вы получаете комиссионные с каждого поцелуя, тетя Эм?

- Только не уверяй меня, что он не собирался вырвать Хьюберта из тюрьмы, и вообще. Пастор рассказывал, что он неожиданно прилетел домой, бородатый, взял спиртовой уровень и две книжки о Порту'алии. Так уж принято - все бе'ут в Порту'алию. Пастор очень обрадуется: он из-за это'о уже похудел. Поэтому ты должна е'о поцеловать.

- В наши дни поцелуй не много стоит, тетя. Я чуть не поцеловала Бобби Феррара, только он это почувствовал и скрылся.

- Динни некогда целоваться, - объявил сэр Лоренс. - Она должна позировать моему миниатюристу. Динни, этот молодой человек завтра явится в Кондафорд.

- У твое'го дяди есть пункт помешательства, Динни: он коллекционирует леди. А их давно не осталось. Они вымерли. Мы все теперь только женщины.

Динни уехала в Кондафорд единственным вечерним поездом. За обедом ее напоили, и она пребывала в сонном и блаженном состоянии, радуясь всему: и езде, и безлунной тьме, летящей мимо окон вагона. Ее ликование находило себе выход в постоянных улыбках. Хьюберт свободен! Кондафорд спасен! Отец и мать снова обрели покой! Джин счастлива! Алену не грозит разжалование! Ее спутники, - она ехала в третьем классе, - смотрели на нее с тем откровенным или скрытым удивлением, какое может вызвать в голове налогоплательщика такое невероятное количество улыбок. Она навеселе, придурковата или просто влюблена? Или то, и другое, и третье сразу? В свою очередь она смотрела на них со снисходительным сожалением: они-то не переполнены счастьем. Полтора часа пролетели незаметно, и девушка вышла на слабо освещенную платформу менее сонная, но еще более радостная, чем в момент отъезда. Отправляя телеграмму, она забыла прибавить, что возвращается. Поэтому ей пришлось сдать вещи на хранение и пойти пешком. Она двинулась по шоссе: это удлиняло дорогу, но девушке хотелось побродить и вдоволь надышаться родным воздухом. Местность, как всегда ночью, выглядела необычно, и девушке казалось, что она идет мимо домов, изгородей, деревьев, которых никогда до этого не видала. Шоссе вело через лес. Прошла машина, сверкая фарами, и в свете их Динни заметила, как чуть ли не под самыми колесами дорогу перебежала ласка - странный маленький зверек с изогнутой по-змеиному спиной. С минуту Динни постояла на мосту через узкую извилистую речку. Мосту много сотен лет, он такой же древний, как самые древние постройки Кондафорда, но еще вполне прочный. Ворота поместья находились сразу же за мостом, и в дождливые годы, когда речка выходила из берегов, вода подбиралась по лугу к обсаженной кустами аллее, разбитой на месте былого рва. Динни миновала ворота и пошла по травянистой обочине дорожки, окаймленной рододендронами. Она приблизилась к длинному, низкому, неосвещенному фасаду здания, - он только считался передним, а на самом деле был задним. Ее не ждали, время уже подходило к полуночи, и девушке захотелось обойти и осмотреть дом, контуры которого, полускрытые деревьями и вьющимися растениями, казались в лунном свете расплывчатыми и жуткими. Она прокралась к лужайке мимо тисов, отбрасывавших короткие тени на расположенный выше сад, и остановилась, глубоко дыша и поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, словно боясь, что ее взгляд не найдет того, рядом с чем она выросла. Луна заливала призрачным сиянием окна и сверкающую листву магнолий, каждый камень старого здания дышал тайной. Как хорошо! Свет горел только в одном окне - в кабинете отца. Странно, что ее родные легли так рано, когда в душе у них пенится радость. Динни тихонько поднялась на террасу и заглянула в окно: шторы были только приспущены. Генерал сидел за письменным столом перед грудой бумаг, зажав руки между коленями и опустив голову. Впалые виски, волосы, сильно поседевшие за последние месяцы, сжатые губы, подавленное выражение лица - поза человека, готового молча и терпеливо встретить беду. На Маунт-стрит Динни читала о гражданской войне в Америке и сейчас подумала, что генералы южан в ночь перед капитуляцией Ли выглядели, наверно, точно так же, как ее отец, если не считать отсутствующей у него бороды. Вдруг Динни сообразила: произошла какая-то досадная ошибка, и он не получил телеграмму. Она постучала в окно. Отец поднял голову. В лунном свете лицо его казалось пепельно-серым, и она поняла, он воспринял ее появление, как весть о том, что случилось самое худшее. Сэр Конуэй открыл окно, Динни перегнулась через подоконник и положила руки на плечи отцу: