Редьярд Киплинг - Ким

-- Но ты не написал талисман,-- сказала она, оглядываясь вокруг.

-- В нем нет нужды.-- Ким совершенно забыл, что должен с ней поболтать.

Женщина непочтительно смеялась над его смущением. -Тебе-то нет. Ты можешь приворожить человека, едва подмигнув глазом. Но подумай о нас, несчастных: что будет с нами, когда ты уйдешь? Все мужчины слишком сильно перепились вчера, чтобы слушать женщину. Ты не пьян?

-- Я -- духовное лицо.-- Ким перестал смущаться, а так как женщина отнюдь не была красивой, он решил вести себя, как подобает человеку в его положении.

-- Я предупреждала их, что сахибы разгневаются, начнут дознание и пожалуются радже. С ними какой-то бабу. У писцов длинные языки.

-- Ты только об этом беспокоилась?-- в уме Кима возник вполне готовый план, и он обворожительно улыбнулся.

-- Не только об этом,-- сказала женщина, протягивая жесткую смуглую руку, унизанную бирюзой, оправленной в серебро.

-- Это я смогу уладить в одно мгновение,-- быстро проговорил он.--Бабу тот самый хаким (ты слыхала о нем!), который странствовал по горам в окрестностях Зиглаура. Я знаю его.

-- Он донесет, чтобы получить награду. Сахибы не умеют отличить одного горца от другого, но у бабу есть глаз на мужчин. и на женщин.

-- Отнеси ему весточку от меня.

-- Нет ничего, что я бы для тебя не сделала. Он спокойно принял комплимент, как положено в странах, где женщины ухаживают за мужчинами, оторвал листок от записной книжки и, взяв нестирающийся карандаш, стал писать неуклюжим шакаста-почерком, которым скверные мальчишки пишут на стенах неприличные слова. "У меня все то, что они написали: их карты и много писем. Особенно мурасала. Скажи, что мне делать. Я в Шемлегхе под Снегами. Старик болен".

-- Отнеси ему записку. Это ему сразу же закроет рот. Он не мог уйти далеко.

-- Конечно, нет. Они все еще в лесу за тем склоном. Наши дети бегали смотреть на них, когда они тронулись в путь.

На лице Кима отразилось изумление, но с края овечьего пастбища несся пронзительный крик, похожий на крик коршуна... Ребенок, стороживший скот, подхватил крик брата или сестры, стоявшей на дальнем конце склона, вздымавшегося над долиной Чини.

-- Мои мужья тоже там -- собирают дрова.-- Она вынула из-за пазухи горсть грецких орехов, аккуратно разгрызла один из них и начала его есть. Ким притворился ничего не понимающим.

-- Разве ты не знаешь значения грецких орехов, жрец?-сказала она застенчиво и подала ему обе половинки скорлупы.

-- Хорошо придумано.-- Он быстро сунул бумажку в скорлупу.-- Нет ли у тебя кусочка воска, чтобы залепить их?

Женщина громко вздохнула, и Ким смягчился.

-- Платят не раньше, чем оказана услуга... Отнеси это бабу и скажи, что послано оно Сыном Талисмана.

-- Да. Истинно так! Волшебником, похожим на сахиба.

-- Нет, Сыном Талисмана, и спроси, не будет ли ответа.

-- Но если он станет ко мне приставать? Я... я боюсь.

Ким расхохотался.

-- Я не сомневаюсь, что он устал и очень голоден. Горы охлаждают любовников. А ты,-- у него вертелось на языке слово "мать", но он решил назвать ее сестрой,-- ты, сестра, мудрая и находчивая женщина. Теперь все деревни уже знают, что случилось с сахибами, а?

-- Верно. До Зиглаура новости дошли в полночь, а завтра они долетят до Котгарха. Народ в деревнях напуган и сердит.

-- Ну и зря! Прикажи жителям деревень кормить сахибов и провожать их с миром. Нам нужно, чтобы они подобру-поздорову убирались из наших долин. Воровать -- одно, убивать -- другое. Бабу поймет это и задним числом жаловаться не будет. Поспеши. Мне нужно ухаживать за моим учителем, когда он проснется.

-- Пусть так. За услугой,-- так ты сказал?-- следует награда. Я -- Женщина Шемлегха и подчиняюсь только радже. Я гожусь не только на то, чтобы рожать детей. Шемлегх твой: копыта и рога, и шкуры, молоко и мясо. Бери или отказывайся!

Она решительно зашагала в гору, навстречу утреннему солнцу, встающему из-за вершины, которая вздымалась в полутора тысячах метрах над ними, и серебряные ожерелья звенели на ее широкой груди.

В это утро Ким, залепляя воском края клеенки на пакетах, думал на местном языке.

"Как может мужчина идти по Пути или играть в Большую Игру, если к нему вечно пристают женщины? В Акроле, у Брода, это была девушка, а потом, за голубятней,-- жена поваренка, не считая остальных, а теперь еще и эта. Когда я был ребенком, куда ни шло, но теперь я мужчина, а они не хотят смотреть на меня, как на мужчину. Грецкие орехи, скажи пожалуйста! Хо! Хо! А на Равнинах -- миндали".