Роберт Персиг - Дзэн и Искусство Ухода за Мотоциклом

Мы снова едем, и у меня в голове постепенно оформляется мысль о том, что он -еще один Федр; думает так же, как он, поступает так же, как он, ищет неприятностей на свою голову, увлекаемый силами, которые всего лишь смутно сознает и совсем не понимает... Вопросы... те же самые вопросы... ему надо знать все. А если он не добивается ответа, то просто едет и едет дальше, пока его не получит, и это ведет его к следующему вопросу, и он снова едет в поисках ответа на него... в бесконечной погоне за вопросами, так и не видя и никак не понимая, что вопросы никогда не кончатся. Чего-то не хватает, и он это знает, и он убъет себя, пытаясь это обнаружить. Мы делаем резкий поворот на вершине крутого утеса. Океан простирается бесконечно: холодный и синий, он вызывает странное отчаянье. Живущие на берегу никогда по-настоящему не знают, что олицетворяет океан для тех, кто живет внутри замкнутой со всех сторон суши, -- какая это далекая мечта, присутствующая, но невидимая в глубочайших пластах подсознательного; а когда они приезжают к океану, и образы сознания сравниваются с подсознательной мечтой, то возникает чувство поражения: приехали в такую даль и внезапно остановлены такой тайной, которой никогда не постичь. Источник всего. Гораздо позже мы въезжаем в город, где сияющая дымка, казавшаяся такой естественнйй над океаном, теперь висит на улицах, окутывая их некой аурой, туманным, солнечным свечением, которое пропитывает все ностальгией, словно вспоминаешь давно прошедшее. Мы останавливаемся у переполненного ресторана и находим последний свободный столик у окна, выходящего на сияющую улицу. Крис не поднимает глаз и не разговаривает. Может, он как-то чувствует, что ехать нам осталось недолго. -- Я не хочу есть, -говорит он. -- Ты не возражаешь тогда, если я поем? -- Поехали дальше. Я не голоден. -- Зато я голоден. -- А я нет. У меня живот болит. Странный симптом. Я ем свой обед посреди разговоров, звяканья тарелок и ложек, доносящегося с других столов, а в окно вижу, как проезжает мотоцикл и человек на нем. Такое чувство, что прибыли к концу света. Я перевожу взгляд и вижу, что Крис плачет. -- Ну, что? -- спрашиваю я. -- Живот. Больно. -- Это все? -- Нет. Я ненавижу все это... Жалко, что я поехал... Ненавижу это путешествие... Я думал, будет весело, а оно не весело... Жалко, что я поехал. Он правдивый -- как Федр. И, как Федр, смотрит на меня сейчас со всевозрастающей ненавистью. Время пришло. -- Я думаю, Крис, о том, чтобы посадить тебя здесь на автобус с билетом до дому. На его лице нет совершенно никакого выражения, потом появляется удивление пополам с растерянностью. Я добавляю: -- Я один поеду дальше на мотоцикле, и мы встретимся через неделю или две. Нет смысла заставлять тебя продолжать каникулы, которые ты ненавидишь. Теперь моя очередь удивляться. Да его лице вовсе не видно облегчения. Растерянность только усугубляется, он смотрит вниз и ничего не говорит. Кажется, это застигло его врасплох, и он испугался. Он поднимает на меня глаза: -- Где я буду жить? -- Ну, в нашем доме ты жить не сможешь -- там сейчас другие люди. Можешь пожить у дедушки с бабушкой. -- Я не хочу с ними жить. -- Можешь пожить у своей тети. -- Она меня не любит. И я ее не люблю. -- Тогда поживи с другими бабушкой и дедушкой. -- Я там тоже не хочу жить. Я перечисляю еще кого-то, но он качает головой. -- Ну, а кто тогда? -- Не знаю. -- Крис, я думаю, ты сам видишь, в чем проблема. Ты не хочешь ехать дальше. Ты ненавидишь эту поездку. Но ты не хочешь ни жить ни у кого, ни куда-нибудь ехать. Все, кого я перечислил, либо не любят тебя, либо не нравятся тебе. Он молчит, но в глазах набухают слезы. Женщина за соседним столиком зло смотрит на меня. Она открывает рот, словно хочет что-то сказать. Я направляю на нее долгий тяжелый взгляд, и она закрывает рот и продолжает есть. Теперь Крис горько плачет, и на нас оглядываются из-за других столиков. -- Давай пойдем погуляем, -- говорю я и встаю, не дожидаясь чека. Официантка за кассой говорит: -- Простите, но ваш мальчик не очень хорошо себя чувствует. Я киваю, расплачиваюсь, и мы выходим наружу. Я ищу скамейку где-нибудь в этой сияющей дымке, но скамеек нет. Вместо этого мы взбираемся на мотоцикл и медленно едем на юг, смотря по сторонам в поисках удобного места для отдыха. Дорога снова выводит к океану и там взбирается на вершину, которая, очевидно, выдается в море, но сейчас окружена плотным туманом. В какой-то миг я в разрыве тумана вижу, что далеко, на песке, отдыхают какие-то люди, но туман сейчас же накатывает снова, и опять никого не видно. Я смотрю на Криса и встречаю его озадаченный, пустой взгляд, но как только прошу его сесть, утренние злость и ненависть снова вспыхивают у него в глазах. -- Зачем? -спрашивает он. -- Мне кажется, нам пора поговорить. -- Ну, говори, -произносит он. Вернулась его прежняя воинственность. Он терпеть не может этот мой образ "доброго папочки". Он знает, что вся эта "хорошесть" фальшива. -Как по части будущего? -- спрашиваю я. Очень глупый вопрос. -- Как? -- Я хотел спросить, что ты собираешься делать со своим будущим. -- Я собираюсь ничего с ним не делать. В глазах появляется презрение. Туман ненадолго приподнимается, оголяя утес, на котором мы сидим, и меня охватывает чувство неизбежности того, что происходит. Меня подталкивает к чему-то, и предметы по краям поля зрения и в центре его -- все они сейчас равной интенсивности, все они в одном и я говорю: -- Крис, я думаю, нам пора поговорить о некоторых вещах, про которые ты ничего не знаешь. Он немного прислушивается. Он чувствует, как что-то надвигается. -- Крис, ты сейчас смотришь на своего отца, который долгое время был безумен; и сейчас он снова близок к безумию. И уже не только близок. Оно здесь. Дно океана. -- Я отсылаю тебя домой не потому, что на тебя сержусь, а потому, что боюсь того, что может произойти, если я буду продолжать нести за тебя ответственность. В его лице не видно никаких перемен. Он еще не понимает, что я говорю. -- Поэтому сейчас мы с тобой попрощаемся, Крис, и я не уверен, встретимся ли мы когда-нибудь с тобой еще. Вот оно. Готово. Теперь остальное пойдет естественно. Он так странно смотрит на меня. Думаю, все еще ничего не понимает. Этот взгляд... я его где-то видел... где-то... где-то... В раннем утреннем тумане, на болотах, была маленькая утка, чирок, который смотрел так же... Я подбил ему крыло, и он не мог улететь, а я подбежал к нему, схватил за шею и, перед тем, как убить, остановился и из какого-то чувства таинственности вселенной посмотрел в его глаза: он смотрел точно так же... так спокойно и непонимающе... и в то же время так осознанно. Тогда я закрыл ему глаза руками и повернул ему шею; она сломалась, и я под пальцами ощутил, как она рвется. Тогда я разжал руку. Глаза все так же смотрели на меня, но теперь они смотрели в ничто и больше не следили за моими движениями. -- Крис, они говорят это о тебе. Он смотрит на меня. -- Что все эти нарушения -- в твоем уме. Он отрицательно качает головой. -- Они кажутся настоящими и ощушаютса как реальность, но это не так. Его глаза расширяются. Он продолжает качать головой, но понимание завладевает им. -- Все становилось хуже и хуже. Неприятности в школе, неприятности с соседями, неприятности в семье, неприятности с друзьями... неприятности везде, куда ни повернешься. Крис, я один осаживал их всех, говоря: "С ним все в порядке", а теперь у тебя никого не будет. Ты понимаешь? Он ошеломление смотрит на меня. Его взгляд еще осмысленно следит за мной, но уже начинает подаваться. Я не даю ему силы. И никогда не давал. Я его убиваю. -- Это не твоя вина, Крис. Ты никогда не был в этом виноват. Пожалуйста, пойми это. Его взгляд проваливается внезапной внутренней вспышкой. Затем его глаза закрываются, и изо рта вылетает странный крик, как будто что-то завопило вдалеке. Он отворачивается и спотыкается, падает на землю, складывается вдвое и, оставаясь на коленях, раскачивается взад и вперед, уткнувшись головой в землю. Траву вокруг него шевелит слабый туманный ветерок. Невдалеке вспархивает чайка. В тумане я слышу визг тормозов грузовика, он приводит меня в ужас. -- Надо встать, Крис. Вой высокий и нечеловеческий, как сирена где-то далеко. -- Ты должен встать! Он продолжает раскачиваться и выть на земле. Я сейчас не знаю, что делать. У меня нет ни малейшего представления, что делать. Все кончено. Я хочу подбежать к обрыву, но борюсь с этим порывом. Я должен посадить его на автобус, а потом уже с обрывом будет все в порядке. Все уже хорошо, Крис. Это не мой голос. Я тебя не забыл. Крис перестает раскачиваться. Как я мог тебя забыть? Крис поднимает голову и смотрит на меня. Пленка, через которую он на меня смотрел всегда, на мгновение пропадает, потом появляется снова. Мы теперь будем вместе. Вой грузовика уже рядом с нами. Ну вставай же! Крис медленно садится и смотрит на меня. Подъезжает грузовик, водитель выглядывает из кабины узнать, не надо ли нас подвезти. Я качаю головой и машу, чтоб отъезжал. Он кивает, включает сцепление, и грузовик с воем исчезает в тумане -- остаемся только мы с Крисом вдвоем. Я набрасываю на него свою куртку. Он снова утыкается головой в колени и плачет, но это уже низкий вой человека, а не прежний странный вопль. Мои руки мокры, и я чувствую, что лоб у меня тоже весь в испарине. Немного спустя, сквозь вой он выдавливает: -- Почему ты нас бросил? Когда? -- В больнице? У меня не было выбора. Полиция мешала. -- Они тебя не выпускали? Да. -- А почему тогда ты не открыл дверь? Какую дверь? -- Стеклянную!