Роберт Персиг - Дзэн и Искусство Ухода за Мотоциклом

Поток машин поредел и почти полностью исчез, а дорога -- такая черная, что фара, кажется, едва-едва прорубается своим светом сквозь дождь, чтоб высветить ее, убийственно. Может случиться все, что угодно, -- внезапная выбоина, масляное пятно, труп животного... Но если будешь ехать слишком медленно, убьют сзади. Не знаю, почему мы до сих пор едем. Давно пора остановиться. Я уже не знаю, что делаю. Наверное, я искал вывеску какого-нибудь мотеля, но не думал об этом и пропускал их. Если мы и дальше так будем, они все закроются. Мы сворачиваем на ближайшем выезде с трассы, надеясь, что дорога нас куда-нибудь выведет, и вскоре оказываемся на бугристом асфальте с выбоинами и рассыпанным гравием. Еду медленно. Фонари над головой бросают в потоки дождя раскачивающиеся дуги натриевого света. Мы выезжаем из света во тьму, на свет во тьму снова и снова, без единой вывески "Добро пожаловать" где бы то ни оыло. Знак слева объявляет "СТОП", но не говорит, куда сворачивать. Одна дорога выглядит такой же темной, как и другая. По этим улицам мы могли бы ездить до бесконечности и ничего не найти, и даже на трассу опять не наткнуться. -- Где мы? -- кричит Крис. -- Не знаю. -- Мой мозг устал и работает медленно. Кажется, я даже не могу придумать правильный ответ... или что нам делать дальше. Вот я вижу впереди белое сияние и яркую вывеску заправочной станции на другом конце улицы. Она открыта. Мы останавливаемся и заходим. Служитель, которому на вид столько же, сколько и Крису, странно смотрит на нас. Не знает он ни о каком мотеле. Я иду к телефонному справочнику, нахожу несколько и читаю ему адреса, а он пытается рассказать, как до них добраться, но у него плохо получается. Я звоню в мотель, который, как он объясняет, ближе всех, заказываю комнату и переспрашиваю, как доехать. При таком дожде и уличной темноте даже зная, куда ехать, мы почти промахиваемся. Они выключили свет, и когда я записываюсь в книгу постояльцев, не произносится ни слова. Комната -- остаток от серости тридцатых годов, грязная, отремонтированная человеком, не знавшим столярного дела, но сухая, в ней есть обогреватель и постели, и нам больше ничего не нужно. Я включаю обогреватель, мы садимся перед ним, вскоре дрожь и озноб прекращаются, и сырость начинает выходить из наших костей. Крис не поднимает глаз, а просто смотрит в решетку нагревателя в углу. Через некоторое время произносит: -Когда мы поедем обратно домой? Провал. -- Когда доберемся до Сан-Франциско, -отвечаю я. -- А что? -- Я так устал просто сидеть и... -- Его голос замирает. -- И что? -- И... не знаю. Просто сидеть... как будто мы по-настоящему никуда не едем.

-- Куда мы должны ехать? -- Не знаю. Откуда я знаю? -- И я не знаю, -- отвечаю я. -- Ну а почему ты не знаешь? -- спрашивает он. И начинает плакать. -- В чем дело, Крис? -- говорю я. Он не отвечает. Потом опускает голову на руки и начинает раскачиваться взад и вперед. То, как он это делает, вызывает во мне жуткое чувство. Потом он останавливается и говорит: -- Когда я был маленьким, было по-другому. -- Как? -- Не знаю. Мы всегда все делали. Что я хотел делать. Теперь я ничего не хочу делать. Он продолжает так же жутко раскачиваться, спрятав лицо в руках, а я не знаю, что делать. Странное качающееся движение, не от мира сего, самозакрытие зародыша, которое как бы отторгает меня, отторгает все. Возврат в то место, о котором я ничего не знаю... дно океана. Теперь я знаю, где видел это раньше, -- на полу больницы, вот где. Я вообще не знаю, что мне делать. Немного спустя мы укладываемся в постели, и я пытаюсь заснуть. Потом спрашиваю Криса: -- А перед тем, как мы уехали из Чикаго, было лучше? -- Да. -- Как? Что ты помнишь? -- Было весело. -- Весело? -- Да, -говорит он и затихает. Потом произносит: -- Помнишь, как мы поехали искать кровати? -- Это было весело? -- Конечно, -- отвечает он и затихает надолго. Потом говорит: -- Ты разве не помнишь? Ты заставлял меня искать дорогу домой... Ты раньше играл с нами в игры. Ты рассказывал нам разные истории, и мы ездили делать разные вещи, а теперь ты не делаешь ничего. -- Делаю. -- Нет, не делаешь! Ты просто сидишь и смотришь, и ничего не делаешь! Я слышу, как он опять начинает плакать. Дождь снаружи шквалами налетает на окно, и я чувствую, как на меня опускается что-то тяжелое -- какая-то махина. Он плачет по нему. Это по нему он скучает. Вот о чем весь этот сон. Во сне...

Кажется, очень долго я лежу и слушаю потрескивание обогревателя, шум ветра и дождя о крышу и стекло. Потом дождь замирает вдали, и не остается ничего, кроме нескольких капель, падающих с деревьев при случайном порыве ветра.