Виталий Храмов - Сегодня – позавчера

Очнулся я уже на привале. Только со стоном сел – тут как тут – Оскальдович с котелком и кружкой:

– Завтрак, Виктор Иванович. Привал и завтрак.

– Угу, – кивнул я. Есть не хотелось совершенно, но надо.

Поел, прибежала наша медсестричка, разбинтовала меня и расплакалась. Мда-а! Рана на груди у меня начала чернеть, вокруг – зеленоватый ореол. Гнию заживо. Недолго мне осталось. Как яд гноя до сердца доберётся – каюк!

– Ладно, не реви! Спиртом промой, стрептоцидом засыпь да завязывай, – велел я ей.

– Вас оперировать надо, хирург нужен, – всхлипывала она, но ловко промывала рану.

– Надо. И не только меня. И много что надо ещё нужно. Не только хирург. Я бы от баньки и от Маньки не отказался бы.

Она уставилась на меня своими большими зарёванными глазами.

– Что? Живой я ещё. Ты делай, что должна.

– Вы умрёте.

– Я знаю, – усмехнулся я. – Все умрут. Рано или поздно. Ты не думай, я бессмертный. Меня бомбой не убило, танком не подавило, не дострелили, не добили, глядишь, не догнию. Я как те, живые мертвецы, что умереть не могут, пока клятву не сдержат.

– Какую клятву?

Я погладил её по щеке, мягкой, теплой, детской.

– Поклялся я перед Богом тебя, дочка, да и их всех до своих довести, вывести. Так что, пока не дойдём до особистов – не помру я. Ты рот-то захлопни, простудишься. И меня бинтуй живее – холодно что-то. Наверное, зима скоро.

Она споро работала, поджав губы. Потом обиженно сказала:

– Вот вы всё шутите, Виктор Иванович. Даже над тем, над чем шутить нельзя.

– Над всем можно. Стебаться, издеваться нельзя, а шутить можно. А над чем шутить нельзя?

– Над смертью. Над Богом.

– Над смертью, наоборот, нужно смеяться, иначе смертный ужас поглотит сердце. Это хуже смерти. А что Бог? Он сам тот ещё шутник. Ты черепаху видела?

– Ага. – она расцвела, но тут же увяла. – Только на картинке.

– Вот, я же говорю – шутник Он. – Она закончила перевязку, я накинул свою протлевшую рубаху-гимнастёрку. – Тем более что он мне простит, как внуку своему.

– Вы Его внук? – её огромные глаза ещё больше распахнулись.

– Ага. А ты внучка. Не слышала разве: «Создал по образу и подобию своему». Вот мой сын – образ мой и подобие моё. Особенно мы, русские. Нас так и называли в древности – сварожичи, дети Бога. Так-то!

Я её щёлкнул по носу, потом легонько хлопнул пониже спины:

– Беги, внучка Бога. Там другим страждущим помощь нужна.

Она зарделась вся, убежала, чисто по-женски размахивая руками справа-налево. Коса её металась по спине в такт. Я вздохнул, вспомнив родные, милые лица. Увижу ли? Вряд ли. Печать смерти уже стоит на сердце. Нужен курс антибиотиков. А их только-только изобрели. Так что не видать нам их в этом году, как и в следующем. Изобрели же наши «заклятые» союзники, а они скорее немцам продадут, чем нам.

Я оделся, допил остывший ягодно-травяной чай, собрался с мыслями, чтобы не предстать перед командирами в таком удрученном виде. Я – старший над ними. Это значит, что моё моральное состояние прямо проектируется на всё подразделение. Я запел себе негромко:

Я обернулся, услышав хруст ветки. Ага, все здесь. У пополнения вид озадаченный.

– Не удивляйтесь, товарищи командиры, – усмехнулся отощавший ещё больше Шило, хотя казалось, куда ещё-то? – У командира нашего необычные последствия тяжёлой многократной контузии. А откуда это, Медведь?

– А за Медведя – щас как дам в рыло! Мы на военном совете батальона, извольте соответствовать, товарищ ротный старший лейтенант Семёнов!

– Виноват, исправлюсь, товарищ комбат, – он с улыбкой вытянулся, оправил форму.

– То-то же. Это кусок песни, что пели учащиеся высших флотских училищ при Петре Первом. Только не спрашивай – откуда я знаю. Не знаю. Ладно, это всё лирика. Перейдём к делам нашим скорбным. Перумов, учет личного состава произведён?

Миша смутился. Опустил голову.

– Ну, хоть предварительный. Сколько человек? Сколько активных штыков? Специальности?

– Позвольте, я отвечу, – привстал на носочки Архип, – я же их кормлю. Шестьсот сорок три.

– Ого! Правда батальон. По численности. По боевым возможностям и близко не будет. Это много. Много проблем. Перумов, больше вас не задерживаю. Срочно наладить учёт.

– Слушаюсь! Разрешите идти?

– Иди. Алёшин, что противник?

– Нас пытались преследовать отдельные мелкие группы врага. Мы быстро охладили их пыл. Немец осторожно прочёсывал город. Считаю, до утра они из города носа не высунут. Когда я понял это, повел своих догонять отряд.