Борис Давыдов - Московит

– Друже, ты слышишь меня?! – хрипло воскликнул атаман, соскочив с Черта и опустившись на колени рядом с окровавленным телом. – На бога, откликнись!

Веки умирающего, чуть заметно дрогнув, медленно приоткрылись.

– Кто вас побил? Кто катувал?! Ярема?! Ярема, да?! – Кривонос лишь чудом удержался от того, чтобы схватить поселянина за плечи и затрясти.

Тускнеющие глаза смотрели бессмысленно, в них ничего не отражалось. Человек вроде и пытался понять, что от него хотят, о чем спрашивают, но не мог…

– А-а-а! – дико завыл Кривонос, хватая себя за голову. – Ну, друже! Да сделай же усилие, ради ран Христовых! Ярема это был? Ну, скажи, одно только слово! Одно! Ярема?!

Кажется, слова атамана все-таки дошли до угасающего рассудка. Губы поселянина медленно, с огромным усилием, растянулись, в горле что-то заклокотало…

– Я…Ярема-аа…

Одному Создателю ведомо: то ли этот человек искренне ошибался, то ли машинально повторил последнее слово, дошедшее до его измученного рассудка. Кривонос же, вскочив на ноги, с ликующим хохотом затряс кулаками:

– Теперь не уйдет, кровопийца! Рядом он, совсем недавно тут был! Тела еще остыть не успели… В погоню, други! В погоню!!!

Атаман кинулся к Черту, спотыкаясь и трясясь всем телом – такой нервный озноб пробирал его. Уже вдевая ногу в стремя, обернулся, приказал:

– Добейте, чтоб не мучился!

Анжела, кое-как освоившаяся с кошмарными нарядами семнадцатого века (туго затянутый корсет, пышные кружевные панталоны, два платья – нижнее и верхнее… это в такую-то жарищу!!!), молча сидела, забившись в самый уголок возка. Трясло немилосердно, от проклятой пыли зудели глаза и резало в носу. Хуже всего было то, что она до сих пор оставалась в неведении: наболтала лишнего, когда лежала без чувств, или не наболтала.

Судя по тому, с каким испугом и любопытством пялилась на нее красивая девушка-брюнетка, сидевшая напротив, она все-таки дала волю языку. Хоть полячка старалась скрывать свои чувства, выходило это у нее не слишком умело. И у Анжелы скребли кошки на душе при мысли, что она подвела Андрея. Нашла, дура, где и когда хлопнуться в обморок! Кисейная барышня, блин…

Но можно ли было сохранить самообладание при виде столь кошмарного зрелища?! Ведь она-то, как тут ни крути, не офицер спецназа… А княгиня Гризельда – неужто в самом деле от чистого сердца, хотела ее успокоить таким образом? Посмотрите, мол, милочка, как быстро и сурово мой муж расправляется с врагами… Ужас! Вот места, вот нравы! Поистине – иная простота хуже воровства…

И что делать теперь? Затянувшееся молчание, вынужденное безделье и полная неизвестность буквально сводили ее с ума. Одно ясно: прикидываться немой уже не стоит, ведь заорала она на весь замок… Будем надеяться, поляки сочтут, что от потрясения… Значит, в любой момент может снова заявиться эта Гризельда, или того хуже – с ней пожелает переговорить сам князь. Господи помилуй! А о чем говорить-то с такой важной персоной, какими словами?! Как повела бы себя в такой ситуации настоящая княжна Милославская?! И почему именно Милославская, неужели Андрей не мог выдумать другую фамилию, попроще… Нет, это конец. Засыпется сразу, с первых же фраз, князь мгновенно поймет, что она такая же московитская княжна, как он – здешний конюх…

Стоп! Раз она от страшного потрясения вновь обрела дар речи, то таким же точно образом могла и лишиться памяти… Ну да, конечно, могла! Хотя бы частично. «Здесь помню, а здесь – не помню…» – пришла вдруг на ум фраза из старого хорошего фильма.

Анжела вздохнула с таким облегчением, словно куда-то исчез и тугой корсет, и два платья.

Ксендз Микульский, и без того рассерженный и опечаленный, меньше всего хотел сейчас видеть пани Катарину Краливскую. Он и в обычных-то условиях не радовался ее обществу, считая женщиной глуповатой и чрезвычайно назойливой (хоть одновременно – честной и усердной). В глубине души иезуит дивился терпению пана Краливского, поскольку, мысленно ставя себя на его место, приходил в ужас… Теперь же, когда по приказу князя объявили краткий привал и можно было немного пройтись, размяв затекшие до судорог ноги, а также поискать уединенное местечко для отправления естественных надобностей, тратить время на беседу с нею вовсе не хотелось. Особенно если учесть, что голова просто раскалывалась от напряженных мыслей: каким же образом вразумить князя, отвратив его от проклятого московита!

Но правил хорошего тона и галантности еще никто не отменял, даже невзирая на смуту. Хочешь не хочешь, пришлось сделать любезное выражение лица.