Борис Давыдов - Московит

Лошади, испуганные яростным ревом, донесшимся из возка, чуть не понесли.

Подобно тому, как вздувшаяся весной река прорывает запруду и разливается окрест в обе стороны, куда только сможет дойти, расползались по земле новые очаги смуты, запаленные Кривоносом и его подручными. И точно так же, как мутная, грязная вода несет с собой накопившийся с прошлого года мусор и всякую дрянь, в те дни проявилось все худшее, что может быть в людях. Долго копившиеся обиды, унижения, ненависть – все это смешалось в адскую смесь и выплеснулось, за кратчайшее время приняв самые жуткие формы, доступные воображению.

Казалось, что сам Бог в бессильном отчаянии отвернулся от этой земли, столь благодатной и щедрой. Народ будто обезумел. Поселяне бросали свои плуги, гончары – глину, сапожники – инструменты и дратву… Вооружившись чем попало, от ружей и сабель до цепов и вил, они сбивались в загоны и налетали на панские маетки, как прожорливая саранча на посевы. Рыскали, подобно волкам, на трактах и проселках, выискивая беглецов, пытавшихся спастись от разразившегося кошмара, тут же расправляясь с ними и грабя дочиста. Действуя с той же тупой, неумолимой настойчивостью и беспощадностью саранчи, оставляя после себя лишь пепелища и истерзанные трупы, не щадя никого, не делая скидок ни на возраст, ни на пол. Пролитая кровь ударяла в голову крепче самой доброй горилки, начисто заглушая последние остатки совести и здравого смысла.

А ежели путь загона пересекался с сильным панским отрядом, тут уж сполна отводили душу поляки. Те бунтари, коих посекли насмерть в бою, могли считать себя счастливчиками, поскольку взятые в плен расставались с жизнью в адовых муках. Если у победителей хватало на это времени, конечно…

…У этих – точно хватило.

Кривонос, тяжело и возбужденно дыша, чувствуя, как снова накатывает приступ неукротимого бешенства, молча смотрел на зрелище, представшее его глазам. Сзади вполголоса люто ругался Лысенко, поминая и поляков, и матушек их польских, и матушек их матушек… Джура Михайло, торопливо крестясь, шептал молитву.

Черт, зло фыркая и дергая головой, приплясывал под атаманом.

Вдоль шляха, по которому двигалась казачья колонна, были вкопаны колы. Естественно, не пустые. Голые окровавленные тела, насаженные на них, сведенные судорогами предсмертных мучений, страшно изуродованные и частично расклеванные вороньем, торчали с обеих сторон дороги, словно жуткая ограда. Со многих мертвецов полосами свисала содранная кожа, у кого-то были отрезаны уши или раздроблены в суставах руки… Несметное количество мух с назойливым жужжащим гулом вилось над лужами запекшейся темной крови.

Кто-то из молодых казаков, не сдержавшись, громко всхлипнул. То ли сердце еще не успело огрубеть по-настоящему, то ли позабыл, что в Лубнах они творили то же самое… Если не хуже.

Атаман медленно водил по сторонам помутившимися глазами.

– Ярема… – ненавидяще выдохнул он. – Его, катова, рука! Хлопцы, рассыпьтесь по полю! Может, кто уцелел, спрятался… Живого мне найдите, хоть одного! Узнать бы!..

Несколько десятков казаков тут же рванулись в обе стороны от шляха, сминая высокую, высохшую добела траву.

– Может, и не Ярема это! – недоверчиво покачал головой Вовчур. – Мало ли их, песьиных сынов, сейчас повсюду драпает…

Кривонос глухо зарычал, из последних сил пытаясь одолеть подступавшую бешеную ярость.

– Он, он, собака! – как зачарованный, повторял атаман. – Более некому… – И, обернувшись к джуре, рыкнул: – Горилки, быстро!

Михайло, тяжело вздохнув, полез в переметную суму за пляшкой. Кривонос, нетерпеливо ерзая в седле, едва дождался, когда ему поднесут наполненный до краев кубок. Залпом, в один миг осушил и приказал, переведя дух:

– Еще!

– Батьку… – чуть не взмолился Михайло.

– Кому сказано, еще!!! – свирепо взревел Кривонос.

Джура, испустив еще более тяжелый вздох, принялся наполнять кубок снова. Тут с левой стороны донесся крик:

– Батьку, отыскали! Есть живой!

Кривонос, дернувшись, словно ужаленный, рванул повод и огрел Черта канчуком. Жеребец, возмущенно захрапев, с места взял в галоп.

Михайло сокрушенно покачал головой:

– Ох, сопьется батко! Как Бог свят, сопьется!

Спешившиеся казаки толпились вокруг немолодого поселянина, изрубленного во многих местах так, что было решительно непонятно, каким еще чудом жизнь теплилась в его теле. Самая страшная с виду рана изуродовала голову: кожа, буквально стесанная безжалостным сабельным ударом, сползла ниже уха, обнажив височную кость и розоватую плоть. Но опытный взгляд Кривоноса сразу приметил: лезвие скользнуло, упав под острым углом. Придись удар немного по-другому, череп был бы разрублен.