Алексей Борисов - Смоленское направление. Кн. 3

— Следующий, кто соврёт, — прокомментировала Нюра падение тела, — ляжет с ним рядом. Только я не такая ловкая, с одного удара могу и не убить, а вот с двух — точно.

— Это всё он, мы не хотели! — Заговорил мужичок, поглядывая слева от себя на труп своего предводителя, — Он и Гриню избил. А он пацан ещё, пятнадцать годков.

— Начнём сначала. Кто такие?

— Я с Полонища, Никифором звать, — продолжил мужичок, — Гриня на Завеличье живёт, у Мирожского монастыря, Степан и Фима с Остролавицкого конца, а Еремей-немой вообще неизвестно откуда. То Горислав знал, но его уже не спросишь.

— Как здесь оказались?

— На вече Изборск освобождать звали — я пошёл. А кровушку за князей с боярами пузатыми лить, да мошну их безразмерную серебром набивать — не хочу. Такого насмотрелся, что воротить стало. Тут Горислав и позвал с собой, мол, айда домой. Досель дошли, а Горислав говорит: 'Не гоже нам с пустыми котомками возвращаться, возьмём свою долю здесь'. Вот и взял сполна свою долю.

— Что ж ты от него домой не ушёл?

— Боялся.

Остальные рассказывали душещипательные истории о том, как атаман, чуть ли не под страхом смерти заставил их заняться разбоем, а они, несчастные овечки, только волю его исполняли. Утром, когда я с Астридом пошли проверять стоянку разбойников, то обнаружили четыре закоченевших женских трупа с колодками на шее. Раздетые догола девушки просто замёрзли в землянке. Астрид сожалея, покачал головой, а я вернулся и зарезал пленников. Всех, кроме немого Еремея. У него не было возможности сообщить о девушках, хоть и показывал он мне четыре пальца на связанных руках, да я его не понял.

После казни мы тронулись в путь. Немой с минуту постоял у затушенного костра, перекрестился и побежал за нами. Миновав с версту, Гюнтер остановил лошадь.

— Алексий, ты подарил разбойнику жизнь, значит, ты за него в ответе. Либо убей его, либо забирай с собой. Мы не куриц на ярмарку везём.

Я развернул лошадь и поскакал обратно. Сблизившись с Еремеем, крикнул ему:

— С нами хочешь?

Немой кивнул, изобразил подобие улыбки на лице, уже шагом подошёл поближе, подпрыгнул и, вцепившись в меня обеими руками, сдёрнул с седла. Как низкорослому, не обладающему видимой силой мужичку удалось проделать подобное, да так ловко, что я и удивиться не успел — осталось для меня загадкой. В следующее мгновение он уже сидел на моей лошади и пытался укротить её. Конь поднялся на дыбы, дико заржал, потом взбрыкнул, высоко поднимая задние копыта, и всё же сбросил нового седока на лёд. Еремей грохнулся практически рядом со мной. Опомнившись, я приподнялся, выхватил кортик, и, надавив коленом на его грудь, прижимая второй ногой его руку, поднёс острие оружия прямо к его глазу. В голове была только одна мысль: — почему он это сделал?

Немой, словно прочитав мои мысли, оскалился, моргнувшее веко коснулось ресницами стали и свободной рукой, ухватившись за мою с кортиком, вогнал клинок себе в глаз.

На следующий день, когда мы сидели в каминном зале замка, занятые сортировкой янтаря, Нюра спросила меня:

— Дядя Лексей, чем ты так опечален?

— Да никак не выходит из головы поступок Еремея.

— Ты имеешь в виду, что вместо благодарности за оставленную жизнь он обманул тебя?

— Нет, не это. Видя, что он уже ничего не может сделать, он убил себя. Понимаешь, Нюра, если бы каждый русский так ненавидел своего врага, сражался бы с ним до конца, невзирая на страх смерти, как тот немой Еремей — мы бы горы свернули. Но в этой ненависти не было любви к своей земле, а без этого Еремей не воин. И смерть его посему напрасна. Вот, что меня печалит.

— Смотрите! — Воскликнул Гюнтер.

На дне последнего бочонка лежал пергамент. Развернув его, мы увидели рисунок разрезанного наискось и растянутого на плоскости цилиндра. Фигура была расчерчена на множество ячеек по бокам, а на верхней плоскости был отчётливо виден знак коловрата. Части ячеек объединялись в отдельные фрагменты и были обведены широкими линиями с рунными обозначениями.

— Вот почему на бочонках были нацарапаны руны, — прошептала Нюра.

— Когда янтарь снимали, — продолжил мысль жены Гюнтер, — каждый фрагмент клали в отдельный бочонок, дабы в случае сборки восстановить алтарь. Перед смертью ливонец говорил не об алатыре, а об алтаре. Хотя, возможно, он и не знал, что именно находилось в бочонках. Сам янтарь уже представляет сокровище, а алтарь из него — это уже символ.

— Мы смешали содержимое бочонков. Как мы восстановим алтарь? — Спросила Нюра.