Дмитрий Старицкий - Горец. Гром победы

М-да, слегка упало у меня настроение, значит, все же работать придется, раз Молас водки не пьет. А я-то уже губу раскатал…

Пока мы делили свое внимание между холодными закусками, генерал улучил момент, когда перестали мелькать с сервировкой кухаркины дочки, и поблагодарил меня за бесшумный «дерринджер».

– Это было именно то, что нам требовалось. Вы с Гочем превзошли сами себя, – не поскупился генерал на похвалу.

– Осмелюсь спросить, Саем… вы перешли к индивидуальному террору? – заинтересовался я, впрочем, не ожидая, что он мне расскажет все. Не та служба, чтобы трепать попусту.

– Скажем так – к исполнению приговора, – ответил он. – Ликвидировали парочку высокопоставленных предателей в своих рядах, успевших, опасаясь провала, перед самой войной сбежать к противнику.

– Аристократия?

– Она самая. С ней очень трудно понять, когда кончаются родственные отношения и начинается измена родине. А родственные отношения среди них весьма разветвленные, и практически во всех странах, которые участвуют в войне, они их всегда найдут, по крайней мере, седьмую воду на киселе, – вздохнул начальник разведчиков.

– Измена родине? – притворно сделал я круглые глаза. – Не императору?

Мне постоянно кажется, что Молас, как сын попаданца, все время меня проверяет на попаданчество, вставляя несвойственные этому месту и времени обороты и идиомы.

– Это выражение моего отца, – пояснил генерал и процитировал: – «Короли приходят и уходят, а родина и народ остаются всегда».

– Если эту фразу широко толковать, то можно скатиться к сепаратизму, – заметил я. – Кровь и почва. Два понятия, которые разрушают многонациональные государства.

– Ты так думаешь?

– В соседних с нами республиках давно уже честную вассальную присягу сменили на национализм. Просто денежным мешкам, которые там имеют реальную власть, больше нечем привязывать к себе народ. За банкиров никто воевать не пойдет, разве что за очень большие деньги, а вот за родину всегда и бесплатно. Кстати, те листовки и брошюрки, которые ты мне давал на ознакомление… этой… Лиги социального равенства…

– Справедливости, – поправил меня генерал.

– Спасибо, – поблагодарил я за уточнение. – Так вот, я заметил, что, выбрав острием своей борьбы национальную буржуазию, эти лигисты вводят под другими названиями возврат к старому доброму вассалитету. Только вот сеньор у них коллективный – сама Лига.

– Дельное замечание, – отметил Молас и замолчал, так как нам принесли жаркое.

– И национализм для них просто ругательное слово. Национализм может быть, по их теории, только буржуазный, значит, плохой, потому что все трудящиеся во всем мире братья по определению.

– Что в этом ты видишь плохого?

– Только то, что трудящимися они признают лишь фабричных рабочих. Все, кто имеет хоть какую-то собственность, – буржуи, подлежащие ликвидации. Так и написано у них: «ликвидации как класса». Так что жди от них большой крови. Как полвека назад в Западной республике, когда вот так же ликвидировали аристократию как класс.

– Что, крестьяне для них уже не трудящиеся? – удивился генерал.

– Угу… – кивнул я. – Мелкая буржуазия с узколобым мышлением, погрязшая в идиотизме деревенской жизни и не понимающая своего счастья в работе на пролетариат. Насколько я понял, они готовят для крестьян повторное крепостное право, где коллективным сеньором будет выступать вся их Лига целиком. Никакой персонификации, на которой стоит классический феодализм, но принцип тот же.

– Серьезно ты их писульки проштудировал, Савва. Не ожидал я от тебя такого.

– Неделю в поезде делать было нечего. Это чтение для меня стало отдыхом от теоретической химии.

– Но в своих листовках они в основном обращаются именно к крестьянам.

– Только потому, что массовая армия в большинстве своем состоит из крестьян, которым надоела окопная грязь. Тактический ход. Ничего большего.

– По твоему мнению, Лига нам опасна? В смысле подрыва устоев империи?

– Страшнее для нас будет тот, кто во время войны предложит радикальную земельную реформу. Причем в меньшей степени это касается Ольмюца и Реции, где не было крепостного права или оно было очень мягким. Где земельные отношения между владельцами земли и потомственными арендаторами давно устоялись к обоюдной выгоде. А вот в центральных, западных и северных частях империи, где после эмансипации крестьяне остались без земли, которой владели до личного освобождения, то там легко можно поджечь. Старые обиды еще свежи.