Николай Эдельман - Звездный час

– Может, он в мечеть пошел? – предположила Лиза, сама не слишком в это веря: над запертыми воротами витал дух глухого безлюдья, словно в последний раз их открывали еще при Девлет-Гирее.

– Сейчас проверим… – сказал Левандовский, направившись по узкому проулку в соседний дворик.

Мелькнула вдали тонкая женская фигурка, чуть ли не с головой закутанная в покрывало, и скрылась. Навстречу чужакам выскочила злобная собака, напугав Лизу, но Левандовский так цыкнул на псину, что та убралась, поджавши хвост.

– Где Мустафа? Почему у него закрыто? – спросил летчик у показавшейся в окне пожилой татарки.

– Шайтан его знает, Мустафу… – чуть нараспев отозвалась женщина, в глазах которой отражалось восточное безвременье. – С утра здесь был. Потом все запер и уехал. Сказал – в Ялту…

– А племянник его, Ахметка?

– У моря шляется, где ж ему быть, Ахметке… Там ищите.

Получив этот ответ, Лиза со спутником вернулись на шоссе, и здесь их ожидал сюрприз: перед воротами гаража было пусто. Тарас и его «форд» исчезли, и ничто не указывало на их недавнее присутствие.

– Ну и фрукт этот Ковбасюк! – проговорил Левандовский. – Того и гляди, еще окажется, что все они из одной шайки! Ну как, Лиза, вы еще намерены участвовать в расследовании?

– До моря как-нибудь дойду, не беспокойтесь! – заявила Лиза.

На берегу задувал свежий ветер. Он нагнал прибой, теребил синие ленточки на детских матросках и рвал с барышень легкие цветастые сарафанчики. Пляж превратился в пеструю мозаику из купальников, зонтиков, полотенец, мячей и первозданного бесстыдства оголенности. Это суетливое мельтешение заставило Лизу вспомнить теорию академика Ошпарина, частенько заходившего в гости к ее дяде и утверждавшего, что жизнь на планете самозародилась из доисторического бульона – и, наверное, вылезла на берег из такой же бурлящей пены, как и та, что покрывала сейчас сплошным слоем прибрежные камни. В детские крики контрапунктом вторгался глухой рев волн, хватавших за пятки визжащих купальщиц. Море перемигивалось мириадами сверкающих глаз, словно фантастические саламандры, поднявшись из пучины, подавали людям тревожные сигналы.

Вдоль набережной фотографы расставили ящики на треногах и несуразные холсты с прорезанными дырками для голов. Рукописные плакаты заманивали на рыбалку обещаниями невиданных уловов кефали, бычка, ставриды и чуть ли не белуги, и тут же другие объявления приглашали на незабываемые, романтические прогулки по морю под парусом. Попадались военные моряки с золотыми нашивками на обшлагах, узнавали Левандовского, козыряли летчику и пытались угадать, кто его спутница, всматриваясь в лицо Лизы, закрытое темными очками. Дамы же с завистью поглядывали на Лизины ноги в нейлоновых чулках – модной новинке, которую только в Америке и можно было добыть.

Не так-то просто было кого-нибудь отыскать среди кипения пляжной жизни, являвшей взору любые людские типажи и все виды отношений между ними. Внимание цепляли то разместившиеся с шахматной доской на скамейке двое выползших к морю старцев, сопровождавших рейды тяжелых фигур, прорывы укрепленных линий и отчаянные контрудары колкими репликами: «…Решили шотландский гамбит играть? Смело, батенька, смело! Только зачем же туру зевнули? Нет, не выйдет из вас Капабланки, Никодим Терентьич…», то нашедшая пристанище у воды громогласная мужская компания, состоявшая из тех, кого принято было называть «новыми россиянами». Явно не первая бутылка «Ай-Даниля», пущенная по кругу, помогала им весело проводить время; до Лизы долетали обрывки замшелых анекдотов, тонущие во взрывах хохота: «…это не саквояж, это кошелек…» А чуть поодаль загорелый красавец, по виду – инженер или архитектор, усиленно флиртовал с длинноногой дамочкой, бросавшей на него такие чувственные взгляды, что каждому было ясно: что бы тот ни сказал или сделал, мысленно она ему уже отдалась.

Лиза и сама знала толк в этой старой как мир игре, не раз позволяя кавалерам шептать себе на ухо заманчивые слова и не возражая, когда мужская рука обнимала ее чуть крепче, чем было допустимо, или ложилась на ту часть тела, к которой благовоспитанная барышня ни за что не разрешила бы прикоснуться, а затем небрежным, но рассчитанным движением отстраняясь, оставаясь, однако, в пределах досягаемости и легким поворотом плеч, загадочной полуулыбкой, едва слышным вздохом поощряя к продолжению. А вот, надо же, приходится куда-то бежать, кого-то разыскивать, волноваться, занимаясь тем, во что она никогда бы не ввязалась по доброй воле…